Джонатан Франзен
Январь 1999 года
Один
Мистер и миссис Бентвуд отодвинули стулья одновременно. Устраиваясь за столом, Отто внимательно разглядывал соломенную корзинку с ломтиками багета, глиняный горшочек с соте из куриной печени, очищенные и нарезанные ломтиками помидоры, выложенные на овальном блюде из китайского фарфора, которое Софи нашла в антикварной лавке в Бруклин-Хайтс, и ризотто миланезе в зеленой керамической миске. Яркий свет, несколько смягченный витражом цвета тиффани, освещал эту трапезу. На полу, в нескольких футах от обеденного стола, перед входом в кухню виднелся белый прямоугольник – отблеск флуоресцентной лампы, которая висела над кухонной раковиной из нержавеющей стали. Старые раздвижные двери, которые когда-то разделяли две комнаты первого этажа, давно были сняты, и, слегка обернувшись, Бентвуды могли окинуть взглядом гостиную, где в этот час всегда горела лампа под белым абажуром-полусферой, а при желании – и рассмотреть старинный кедровый паркет, увидеть отполированный угол викторианского секретера и заполненный книгами шкаф, где было и полное собрание сочинений Гёте, и две полки французской поэзии.
Отто задумчиво развернул большую льняную салфетку.
– Кот вернулся, – сказала Софи.
– Ты удивлена? – спросил Отто. – А чего ты ожидала?
Софи взглянула поверх плеча Отто на стеклянную дверь, которая выводила на маленькую деревянную веранду, нависавшую над задним двором, как воронье гнездо.
Кот с мягкой настойчивостью терся неряшливым тощим тельцем о дверь. Его шерстка была серой, как древесный гриб, и в тусклую полоску, а голова – огромной, целая тыква, с двойным подбородком, несуразная и нелепая.
– Перестань смотреть на него, – сказал Отто. – Не нужно было вообще его кормить.
– Наверное.
– Придется позвонить в Общество контроля животных.
– Бедняжка.
– Он прекрасно справляется. Все эти коты живут совсем неплохо.
– Возможно, их выживание зависит от таких людей, как я.
– Соте очень неплохое, – сказал он. – Кому какое дело, выживут они или нет.
Кот прыгнул на дверь.
– Не обращай на него внимания, – добавил Отто. – Ты хочешь, чтобы бродячие коты со всего Бруклина устроили паломничество к нашей двери? Представь, во что они превратят наш сад! На днях я видел, как один такой поймал птицу. Они не домашние котята, знаешь ли. Они разбойники.
– Как поздно теперь темнеет.
– День прибавляется. Надеюсь, местные не начнут опять тарабанить в свои проклятые бонго. Возможно, дожди зарядят как прошлой весной.
– Будешь кофе?
– Лучше чай. Дождь позапирает их по домам.
– Дождь не на твоей стороне, Отто!
– А вот и на моей, – улыбнулся он.
Она не улыбнулась в ответ. Когда она ушла на кухню, Отто быстро повернулся к двери. Кот таранил головой стекло. «Грязное отродье!» – буркнул Отто. Кот посмотрел на него и отвел взгляд. Дом казался Отто надежной крепостью; чувство надежности было похоже на руку, уверенно лежащую на его пояснице. На другом конце двора, за спиной суетящегося кота, виднелись окна трущоб. Некоторые были занавешены тряпками, другие – листами прозрачного пластика. С одного подоконника свисало голубое одеяло. В его середине зияла длинная прореха, сквозь которую Отто видел бледно-розовую кирпичную стену. Потрепанный край одеяла касался верхней рамы двери, которая, как только Отто собрался отвернуться, открылась. Толстая пожилая женщина в халате протиснулась из дома во двор и вывалила на землю содержимое большого бумажного пакета. На мгновение она задержала свой взгляд на этой куче мусора, потом зашаркала обратно. Вернулась Софи с чашками и блюдцами.
– Я тут столкнулся на улице с Булленом, – сказал Отто. – Говорит, еще два дома проданы. – Он махнул рукой в сторону трущоб. Краем глаза он увидел, как кот подскочил, будто ему что-то бросили.
– Что происходит с людьми, когда их дома продают? Куда они деваются? Всегда было любопытно.
– Не знаю. Людей много, не уследишь.
– И кто купил эти дома?
– Храбрый энтузиаст с Уолл-стрит. А другой, мне кажется, художник, которого выселили из лофта в Нижнем Бродвее.