И его совсем не обрадовала процессия, двигавшаяся по Улице Обреченных в его сторону. Там было как будто пять нянь и шестеро детей. Толстый Энрико ничего не имел против детей, как сырых, так и жареных. Но Нянями он был сыт по горло. С тех пор, как в Нянягуа понаехали Няни, страна превратилась черт знает во что. Процессия подошла к воротам.
— Доброе утро, любезный, — сказала передовая няня, зеленоглазая, с безупречно-красным маникюром. — Мы пришли навестить наших коллег, находящихся в заточении.
— Это где? — сказал Энрико.
— В тюрьме, идиот. Открывай. Живо, живо, — сказала няня поменьше, голубоглазая блондинка.
— А не то накоштыляю шейчас, — сказала мелкая беззубая няня.
— Мы вам будем весьма признательны, — сказала миловидная няня, задвинув беззубую няню себе за спину.
— Нет, — сказал Энрико.
— Пожалуйста, — сказала миловидная няня (это, как вы догадались, была София Спёрла). Она погладила Энрико по руке.
— Нет, — сказал Энрико, хотя ему очень нравилось, когда его гладили по руке.
— Бедняжка. Случайно, не страдаешь несварением? — сказала няня-блондинка.
Энрико изумился.
— Черт, — сказал он. — Колдунья. Читаешь мысли. Так и шибает под ребра.
Блондинка протянула Энрико коробочку с длинненькими белыми конфетками.
— Попробуй. Сразу почувствуешь облегчение.
Злобно уставившись на няню, Энрико хапнул горсть, запихнул в рот и омерзительно зачавкал.
— Бревно, — сказала Примула (потому что это была она).
Энрико рухнул как подкошенный, и земля вздрогнула.
— Леденцы «Нокаут»? — спросила Маргаритка.
— Карамельки «Контузия», — сказала Примула. — То же самое, но бьет сильнее.
Ключами, которые она сняла с пояса Энрико, когда гладила его по руке, миловидная София Спёрла отперла огромную клепаную дверь. Няни с питомцами вошли в илистое нутро Централа.
— Куда? — сказал охранник за дверью. Потом увидел униформу нянь, побледнел и весь задрожал.
Пит сказал:
— Мы пришли навестить…
— Допросить, — уточнила Маргаритка.
— …да, как она сказала, допросить под страшной пыткой арестованных Нянь. И заглянуть в Камеру Смертников. Показать детям.
— Это будет весьма поучительно, — сказала Маргаритка.
— Слушаюсь, — сказал охранник, обливаясь потом. — Камера Смертников — вниз. Няни — в Верхней Башне. Врубаешься?
— Верхняя Башня. Ясно. Спасибо.
— На здоровье.
— Вперед! — скомандовала Маргаритка.
— Так, — сказал Пит детям. — Ребята, это тюрьма, и препротивная. Слева от вас — лестница вниз, там людей держат в гадких сырых камерах, как меня, к примеру, на прошлой неделе. Прямо — коридор к Верхней Башне. Там суше, но сквозняки.
— Мне не нравится, — дрожащим голосом сказала маленькая Казза Симпатико.
— Нам тоже, — сказали Сталин, Наполеон и дети Доллары.
— Никому не нравится, — сказала София Спёрла. — Мы пошарим внизу, потом встречаемся.
— Рогом, — сказал Пит Фраер.
— Что ты сказал?
— Рогом давились — договорились.
— А-а.
— Пит, — сказала Маргаритка. — Хватит с нас твоих дурацких рифм. К тому же я заметила, что ты начинаешь рифмовать, когда нервничаешь. Так, дети. Идем. У нас в стране говорят: тюрьмы служат для того, чтобы наказывать плохих людей и в то же время учить их быть хорошими. В Нянягуа тюрьмы служат для того, чтобы держать людей под замком, пока рак на горе не свистнет. То есть вечно.
— Пришли, — сказал Пит Фраер.
Они остановились перед толстой деревянной дверью, утыканной шляпками гвоздей, с мощными петлями и засовами.
— Тсс! — сказала Маргаритка, подняв палец с безукоризненно красным ногтем.
Внутри слышалось странное позвякивание.
— Чаевничают, — сказала Маргаритка — Всё правильно. Малыши, вы пока поиграйте в камере пыток — первая дверь налево. Няни, входим.
Это была заплесневелая каменная каморка со сводчатым потолком, каменным полом и кроликами на занавесках. Посреди стоял грязный деревянный стол, вокруг него — треснутые лавки. На столе стоял чайник и чашки. На лавках сидели Няни. Форменные платья на них были отвратительно грязные, ботинки — в тюремной слякоти. Няни несли обычную околесицу.
— Не вечно дождику лить, будет и на нашей улице праздник, — сказала одна.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — сказала другая.
— Обжегшись на молоке, дуешь на чай, — сказала третья.
Маргаритка откашлялась.
Няни медленно обернулись. Взгляд у них был застывший и несколько сумасшедший.