Долго еще разговаривали они о Ястребове, и Филарет повеселел, видя, как его промах с Апполинарием все больше дает ему возможностей заслужить похвалу старшего брата Василия.
— А и мне не мешает посмотреть, каков он из себя, твой Ястребов-то, — сказал наконец Василий. — Пришли-ка, поговорю с ним. Где оставил-то ты его?
— К сестре Ирине сейчас перешел…
Знает, что не надо говорить: с Власом разлучили их не случайно. Заметили как-то сестры и братья, что от обеих попахивает винным перегаром.
— Хм… — щурится Василий. — Это-то, пожалуй, верней, чем разговоры о интеллигентской натуре. Женщина-то лучше привлечет его к нам. И греха в том не будет. Не соблазнилась бы сестра Ирина-то раньше того, как примем его в свои ряды.
— Ну, соблазн-то невелик, — ответно улыбается Филарет. — Во славу всевышнего, разве что, только и поддастся ему сестра-то Ирина…
22
Однако он ошибался, Филарет. Когда чисто выбритый, переодевшийся после бани в свежее белье, оставшееся у сестры Ирины после мужа, и в опрятный, правда, не новый Филаретов серый костюм, Ястребов прошел от дверей к столу, хозяйка с интересом глянула на него.
«Ишь ты, как красит и меняет человека одежда», — удовлетворенно думает сестра Ирина, и чувство скрытой неприязни, охватившее было ее при появлении грязного Ястребова, постепенно начинает исчезать.
— Проходи, мил-человек, за стол, испей после баньки-то чайку, — ласково приглашает она Апполинария, уже предупрежденная Филаретом, что спиртное новому знакомому нельзя давать ни под каким предлогом.
Апполинарий искоса мельком снова оглядывает сестру Ирину, и ее ласковость приятна ему.
«Черт побери, — думает он, — а ведь и в сектах идет та же самая жизнь, что кругом. Не верю, чтобы кто-нибудь не соблазнился этой вдовушкой. Хотя бы тот же Филарет… Уж больно она того… приятна на вид».
Легкая, неторопливая беседа за чаем настраивает его совсем на семейный лад, и в какой-то миг больно кольнуло сердце: разве не имеет права он, Ястребов, вот на такое тихое счастье рядом с ласковой, заботливой женщиной, не испорченной водкой и базарами — подобно Фимке. Та груба в любом проявлении своего характера, даже в ласках, а эта, видно по всему, кротка и послушна… По сердцу Апполинария, уставшего от постоянного напряжения и поисков верного пути жизни, плеснула теплая волна благодарности Филарету, приведшему сюда, к предупредительной, тихой сестре Ирине, подставляющей ему, как почетному гостю, лучшие кушания из тех, что есть на столе.
«Неужели это и есть моя судьба — жить в секте? — мелькает в голове Ястребова, когда он поглядывает на спину сестры Ирины, едва хозяйка отходит за чайником к печи. — Странно, странно, Апполинарий… И все-таки… Сознайся, что тебе нравится здесь все: и опрятная комната, и сама хозяйка, и главное то, как она к тебе относится… Да, да, нравится… Значит, решаешься серьезно?»
В том-то и дело, что, даже истово разговаривая с Филаретом о своем желании жить в секте, Ястребов сам знал, что неискренен. Ему нужно было пристанище пока, чтоб оглядеться.
А сейчас он чувствует, что все, происходящее с ним, значительно сложнее, чем простые мысли — пришел, ушел… Нет, об этом стоит серьезно подумать.
— Кушай, мил-человек, кушай, что бог послал, — улыбчиво посматривает сестра Ирина, и он ответно ласково улыбается ей, радуясь, что эта неожиданно появившаяся в его жизни ладная женщина нравится ему. И чтобы хоть чем-нибудь отплатить ей за доброту, вдруг начинает рассказывать о своей горькой и неудавшейся жизни.
Она внимательно слушает его, и так живы в ее памяти евангельские сказы о мучениях Иисуса Христа, что очень делаются понятны дни жизни этого немолодого человека, сидящего напротив нее, и ей уже почему-то жаль его.
В какую-то затянувшуюся паузу она тихим, подрагивающим голосом произносит:
— Как долготерпелив человек… Зверь половину тех страданий не вынесет… — и, словно опомнившись, вздыхает: — Теперь-то спокойнее будет тебе, мил-человек. Сердцем молитву свою обрати к господу, и ниспошлет всевышний благодать и духу успокоение. О чем договорились-то с Филаретом? Жить-то где будешь? Не сказывал он?
Ястребов пожимает плечами:
— Не знаю, право… — и, оглядывая чисто прибранную комнату, добавляет: — Я бы… не прочь и здесь жить, можно?
Лицо сестры Ирины делается пунцовым. Она встает и торопливо роняет:
— Не знаю, однако… Как там решат наши старшие-то. У нас ведь так, мил-человек.