«Почему же мама так сделала? — уже с ясным беспокойством думает Любаша. — Ведь это — плохо для Андрея, когда подтверждают, что он виноват в смерти Василька…»
Четкий лик Иисуса Христа смотрит с иконы на Любашу строго и холодно-равнодушно, и она бессильно опускает голову, не замечая, как текут по ее щекам слезы. Где-то в подсознании бьется мысль о том, что все, что так сильно тревожит ее сейчас, находится очень и очень далеко от бога. Почему? Только потому, что он же безбожник — ее Андрей, и разве может для него просить она милости у всевышнего?
«Но ради меня?» — встрепенулась Любаша, но тут же снова бессильно застывает: просить за Андрея — значит просить против матери, обвинявшей его. И все же она поднимает несмело глаза к божнице и тихо произносит:
— Господи, помоги ему… Он так нужен мне!
И сама знает: эту молитву надо скрывать от матери.
11
Золоченые маковки церкви прячутся в зеленых ветвях тополей. Здание церкви приземистое, оно больше занимает места по площади, чем в вышину. И потому кажется затаившимся, неприметным за рядом тополей, выстроившихся вдоль церковной ограды. В сторону улицы здание повернуто глухой стеной, в ограде есть калитка, через которую верующие и входят на церковный двор. Все, что происходит там, скрыто от лишних глаз белыми стенами.
У калитки в церковную ограду Устинья Семеновна останавливается, долго крестится.
Хромоногая старушка подметает и без того чистый двор. Увидев Устинью Семеновну, ласково кивает:
— Здравствуй-ко, Устиньюшка…
— Где батюшка-то?
— А там, в храме, ребятенка крестит…
Торопливо шепча молитву и часто крестясь, Устинья Семеновна входит в широкие двери. Возле бочки с водой замечает знакомых женщин, издали здоровается с ними. Отец Сергей косит на нее глаз, кивает, не переставая скороговоркой читать молитву, потом передает на белом рушнике ребенка парню лет двадцати и что-то говорит ему.
— Что, что? — переспрашивает тот, но молодая женщина сердито шипит на него:
— Говори: отрицаюся…
— Что? Ага, ага… Отрицаюся…
Устинья Семеновна поджимает губы.
«Вот до чего дошли, даже божескую молитву стали творить с подсказкой. О, господи, господи…»
Она истово крестится, едва замечает, что и батюшка поднимает персты ко лбу.
Обряд крещенья близится к концу. Отец Сергей окунает кричащего младенца в воду, выстригает клочок пушистых волос с его головы. Довольно усмехается Устинья Семеновна, поглядывая на ребенка, и делает вид, что не замечает хрустящей бумажки, сунутой молодой женщиной старушке, помогающей отцу Сергею. Блеснул в лучах заходящего солнца крестик, глаза отца Сергея останавливаются на двери.
— Есть еще кто там?
— Все, батюшка, все… Этот-то седьмой уже будет, последний на нонешний день.
— Ну, ну, — согласно кивает батюшка и подзывает к себе Устинью Семеновну. — Что пришла, Устинья?
— Да вишь, батюшка, дело-то такое… При всех-то…
Они отходят ближе к клиросу, и Устинья Семеновна неторопливо, обстоятельно рассказывает отцу Сергею о гибели Василька.
— Вот ведь, Устинья, к чему ведет неверие, — строго говорит тот, выслушав ее. — Не понимают, неразумные, что господь ни один проступок не оставит без наказания. Завтра же об этом мальчонке в воскресной проповеди скажу. Пусть еще раз прихожане убедятся во всесильности господа! И пусть весь город об этом заговорит. Ты вот что, Устиньюшка… Сходи-ка к нашим старушкам-прислужницам да поведай им о парнишке-то. Любят они такие новости, да и гости там частенько бывают…
Устинья Семеновна вышла из церкви и направилась по двору к небольшой пристройке, где находились призретые прихожанами немощные старушки. Многие из них здоровьем были не слабее Устиньи Семеновны, но жизнь возле храма пришлась им явно по вкусу, и они, исполнив немудрые хозяйские работы в церкви и прислужив батюшке, когда было необходимо, остальное время проводили за вязанием, выслушивая и рассказывая разные истории о святых чудесах, растолковывая друг другу притчи из евангелия и библии. Устинья Семеновна относилась к ним ласково, но свысока. Ей не по душе была такая бездеятельная жизнь — без своего хозяйства и крепкого угла.
Устоявшийся сладковатый запах ладана вперемешку с крепким привкусом пережаренного лука и свежеприготовленной мясной пищи охватил Устинью Семеновну, едва она захлопнула за собой тяжелую дверь. Старушки сидят за длинным столом и обедают. Слышится приглушенный говор, звонкий перестук ложек о миски.