Выбрать главу

Андрей на мгновение расслабляет руку, и паренек резким рывком отскакивает от него, мчится к озеру. Рассмеявшись, Андрей кричит ему вдогонку:

— Завтра я тебе задам перцу! Не попадайся лучше!

Сказал это лишь потому, что Любаша подошла: захотелось угодить ее хозяйскому самолюбию — не посторонний, мол, я человек.

— Кто был? — останавливается она рядом. — Лыжиных парнишка…

— Василек это, Лушкин братишка, — вдруг из темноты дополняет чей-то мужской голос. — Надо было уши надрать за проделки.

Андрей настороженно глядит в темнеющее рядом прясло огорода, но Любаша резко тянет его за рукав.

— Идем! — шепчет она. — Опять Груздев шпионит за нами… Чего не в свои дела лезет?

Оба молча и торопливо идут к калитке.

И вот он — разговор.

Устинья Семеновна властным жестом останавливает Андрея, увидев, что он направляется в свою комнату.

— Подожди-ка, — и оборачивается к Любаше, замершей у порога: — С тобой я еще, милая, поговорю… Да и Гришка, старшой-то брательник, добавит тебе… Ну, а ты, мил-человек, — отчеканивает она Андрею, — можешь искать себе другую квартиру. Мне таких постояльцев не надо! Сроку тебе — неделя! Получка у вас скоро, рассчитаешься со мной, и — на все четыре стороны. И вот что еще… К девчонке больше не приставай, не мути ее душу! Надоумил господь, послушала раза два аль три, какую ересь ты плетешь…

— Устинья Семеновна… — шагает к ней побледневший Андрей, но та останавливает его все тем же властным жестом:

— Уговаривать меня нечего, я век прожила, знаю, что делаю…

И, отвернувшись к печи, забренчала там чугунками и сковородками, давая понять — говорить больше не о чем.

Как же дальше?

Затихли шорохи и вздохи на голбце печи, где улеглась Устинья Семеновна. Ни звука — из комнаты, в которой спит Андрей.

Густо плывут по комнате темные тени, они наслаиваются одна на другую живыми кругами, сквозь которые глаз не может различить ничего. Любаша скорее угадывает по памяти, чем видит: там вон — печь, где затихла мать, в этой стороне — дверь, а тут — буфет… Она поднимает руку, несет в темноте к глазам, ощущает на ней свое теплое дыхание.

Как же дальше?

«Господи, — мысленно обращается к богу Любаша, широко раскрытыми глазами глядя в черную темноту. — Помоги мне, пусть мама поймет, что он хороший, что не могу я без него… Я буду добрая, очень добрая и ласковая с ней, ведь я и раньше никогда не говорила ей плохого слова. Помоги мне, господи, помоги-и…»

Они всегда переплетаются в душе Любаши: мама и бог. Сколько помнит себя Любаша, безотчетный трепетный страх перед таинственным, грозным существом, которому известен малейший человеческий помысел, входил в ее сознание через окрики и наставления мамы. Проницательность Устиньи Семеновны, часто верно уличающей дочь в каком-либо проступке и призывающей при этом в свидетели бога, с годами незаметно укрепила беспокойную веру в то, что господу и действительно все известно. Иначе, как могла знать мама о том, чего никто не видел?

Веру во всемогущество господа укрепило и то благоговейное отношение к богу, которое встречало и окружало Любашу в церкви среди взрослых, умудренных жизнью людей. Она полностью доверилась их опыту.

Нет, не случайно просила сейчас Любаша могущественного заступника. Сердцем верила — он слышит ее мольбу, он видит, как она мучается.

В мысли снова врывается неотступное: одна неделя, а потом… Вот Андрей идет по улице с чемоданом, оглядывается, и в глазах его видит упрек и печаль… Нет, нет, он не уйдет, она расскажет все матери… А разве захочет тогда мама выгнать его?

И сразу приходит успокоение. Нет, это даже не успокоение, а обрывочные грезы о недалеком и счастливом будущем, которое придет сразу же после свадьбы.

После свадьбы… Да, да, и Андрей так хочет, чтобы все это пришло к ним быстрее… Разве они хуже других людей?

Неожиданно от голбца, на котором спит мать, слышится не то вздох, не то стон. Любаша приподнимается на локте и долго смотрит туда. Все тихо. Наверное, матери во сне привиделось что-то плохое.

И грезы исчезают. Любаша откидывается на подушку, вдруг подумав, что все может быть не так, как ей мечтается. Ведь еще ничего не решено, а через неделю Андрею надо уходить, мать слов на ветер бросать не любит. А там придет Григорий со своими свинцовыми кулаками и… Как сказать им, что она уже стала женой Андрея? А надо, надо сказать, иначе…

Но перед глазами всплывает искаженное усмешкой лицо матери, и Любаша до боли закусывает губу.