Ванюшка еще раз смачно сплевывает в кузов.
— Отказываете… — лениво усмехается он. — Вижу ведь, не маленький. Постоялец-то уж и хозяйством у вас начинает распоряжаться.
— Каким это хозяйством? — настораживается Устинья Семеновна.
— А таким… Не зря он вчера погнал Василька Лыжина с огорода, да еще и пригрозил уши надрать. Чужой-то не стал бы так. Видно, чувствует, что скоро хозяином будет.
Услышав о набеге Василька с дружками на подсолнухи в ее огород, Устинья Семеновна мрачнеет:
— Ах ты, зараза такая… Надо было крапивой сатану. Поймал хоть его Андрюшка-то?
— Ловил. Да тот вырвался. Пообещал постоялец-то шкуру с него спустить. Видно, и впрямь ваш огород за свой принимает.
На разгоряченной от палящей жары шее Груздева пот бисерно поблескивает. Он стоит в раздумье, глядя, как тонкой сизой струйкой вьется дымок от брошенной в кузов папиросы, потом снова склоняется к наковальне.
— Ломком, ломком ее, эту железку-то, — советует Устинья Семеновна.
— А-а… Верно, пожалуй, — соображает Ванюша и тяжело прыгает из кузова на землю, идет во двор за ломом.
В голове Груздева все больше проясняются слова Устиньи Семеновны о том, что квартирант уходит от них… Знает точно, что это не просто слова — крутой нрав Устиньи Семеновны ему известен.
— Сейчас попробуем, — хрипло басит он, возвращаясь и влезая в кузов. Вскоре наковальня гулко плюхается на землю, и Ванюшка смеется:
— Ну спасибо, тетка Устинья. Сам бы не додумался.
— Бога благодари, не меня, — отвечает Устинья Семеновна.
— Ну, бога-то бога… — чешет затылок Ванюшка, но Устинья Семеновна перебивает его:
— Слушай-ка, сынок, ты завтра-то с утра чем займешься? На полчаса машину не возьмешь картошку на базар подбросить?
— Завтра? — Ванюшка покусывает губу. — В колхоз на воскресник едут с шахты, надо их отвозить. Видно, до вечера там и останемся.
— Верю, сынок, верю, — морщит брови Устинья Семеновна.
— Но я что-нибудь придумаю, — горячо заверяет Ванюшка, уловив обидные нотки в ее голосе.
— Ну, ну, — кивает она и торопится: от нагретой солнцем машины нестерпимо тянет густым запахом бензина и крашеного каленого железа. — Езжай, не запаздывай в гараж-то. Я к Григорию схожу.
А в голове мелькает: «Может, на озеро прямо пойти, там при всех Любке да этому Андрюшке задать головомойку? Да нет, жарко уж больно… Ладно, обсоветую все с Гришкой…»
6
Она неспешными шагами идет по улице, держась левой стороны, скрытой в тени от разросшихся тополей, черемушника и рябины. Но даже и тут душно: росинки испарины выступают на лице Устиньи Семеновны и она смахивает их концами платка.
«Послал господь добрую погодку, — отозвалось на радужный погожий день в душе Устиньи Семеновны. — Даст бог, все дозреет в огородах-то. Теперь пусть солнышко жарит, только на пользу всякому растению пойдет это».
Она проходит мимо дома Лыжиных, приближаясь к водоразборной колонке, возле которой в тени громадного старого тополя частенько собираются посудачить женщины со всей улицы. Скучно сумерничать летом в одиночестве, когда хозяин на работе, а ребятишки носятся бог знает где…
«Чего это они там в полдень-то сошлись? — подходя к колонке, недоумевающе глядит Устинья Семеновна на женщин, собравшихся у беседки. — Погоди-ка, погоди! Это опять, знать-то, та девица с шахты с ними? Зачем это она?»
Вера Копылова — в ослепительно белой кофточке и легкой, тесно обтягивающей крутые бедра коротенькой юбке — кричит вдогонку женщине, уносящей ведра с водой:
— Быстрей, Татьяна Ивановна! Мы за десять минут все закончим. Бабушка, идите к нам! — машет она рукой, подзывая Устинью Семеновну.
Та подходит и, кивнув всем, любопытствует:
— Аль деньги бесплатно хочешь давать?
Голос вроде бы и ласковый, а в глазах — неприязнь: узнала она Копылову.
Но Вера, будто не заметив этого, спокойно отвечает:
— Карманы пустые, от жары все высохло.
— Карман пустой — половина беды, — холодно кивает Устинья Семеновна. — А вот ежели душа у человека пустая — полная беда, девонька! Вам, молодым-то, трудно это понять, народ-то вы больно легкий нонче, — она поглядывает на женщин. — А вот нам, доживающим век свой греховный, господь на это глаза раскрыл…
— Ничего, бабушка, и мы, молодые, не на Голгофе родились, а от таких же матерей, как вы. Кто с пустой-то душой — нам тоже не родня.
«Остра, остра на язык, с такой лучше не связываться на перепутье-то», — прикидывает Устинья Семеновна.