Эта была типичная для меня ситуация. Ни тпру ни ну. В какой-то момент я решил все бросить.
Время, о котором рассказываю, называлось то ли развитым, то ли зрелым социализмом.
Многие студенты тогда увлекались тем, что называлось КСП, клуб самодеятельной песни. Это то, что начинали Окуджава, Галич, Визбор, Высоцкий и т. п., в песнях которых некоторые правительственные учреждения узревали протест против власти.
Эти люди умерли. Но зато вдруг запели все. Не пел и не придумывал песни только ленивый.
Только эти песни были про дырочку в правом боку. Про ежика, или еще кого-то. И правительственные органы совершенно резонно решили спустить молодежь с поводка и дать ей попеть. И отдали это дело под эгиду комсомолу.
Моя девочка тоже увлеклась этим и несколько раз водила меня на встречи каэспэшников. Одни пели хорошо, другие плохо. Я не мог в этом поучаствовать. Я приходил ради девочки. А если бы запел, то в радиусе 40 километров завыли бы все собаки.
Я терпел эти вечера как наказание. Хотя, по сути, это просто был вариант молодежной тусовки того времени.
Была уже весна, когда один мой приятель сказал, что организовывается всесоюзный слет КСП, и не хочу ли я на него пойти. Я стал отнекиваться. Но случайно выяснил, что девочка тоже на него идет, и в итоге согласился.
Надо понимать тогдашнюю нашу жизнь. Я не знаю подробностей процедуры, но были выделены официальные делегаты от институтов. Так называемые лучшие из лучших. Мы же с другом пошли на слет вольными казаками. Договорились, что я беру водку, а приятель жрачку.
Не знаю, какой идиот выбрал место для слета, но до него надо было несколько часов ехать на электричке, а потом семнадцать километров шлепать пешком. Может, несмотря ни на что, боялись студенческих беспорядков. Но в итоге мы дошлепали.
Мама дорогая. Было ощущение, что мы попали в развернутый полевой гарнизон. Симметрично, с геометрической точностью стояли ряды одинаковых брезентовых палаток. В середине высился купол большой палатки, медпункта.
Мы нашли ребят из нашего института, а я увидел девочку, которая довольно холодно со мной поговорила. Не судьба, подумал я.
Как потом выяснилось, она приехала туда с другим мальчиком моего возраста. По планам ее родителей он был завидным претендентом на ее руку. Он был из семьи дипломатов и вскоре должен был уехать на работу в консульство в Сирию.
Ну, не судьба значит не судьба. И мы с приятелем спросили своих сокурсников, где нам поставить отличавшуюся от остальных палатку.
Не тут-то было. Подошел какой-то придурок и сказал, что мы не значимся в списках. О'кей, не значимся, так не значимся. Мы отошли метров на сто и разбили свой оппозиционный лагерь. Разожгли костер, что-то перекусили, выпили водки.
Наступил вечер. Мы решили посмотреть, что же творится на пресловутом слете.
Русские пословицы умные. Например, заставь дурака молиться, он себе лоб расшибет. Между палатками торжественно стройными рядами ходило факельное шествие, а его участники надрывно пели хором:
– Под музыку Вивальди, Вивальди, печалиться давайте, давайте…
Да печальтесь хоть до послезавтра, если делать нечего.
Мы походили между палатками. Кое-где все-таки сидели нормальные ребята и пели под гитару. И совсем неплохо. Но и это нам быстро надоело. И мы пошли в медпункт. Там сидела хорошая девчонка с параллельного потока. И оторва. Мы не очень хорошо ее знали, но почему бы не потрепаться? Но вдруг появился какой-то комсомольский хмырь и начал спрашивать, кто мы такие.
Я вижу, друг собирается рассказать все, как есть. А у меня бывают закидоны.
– Слушай ты, канделябр с ушами, – спокойно заявляю я, – мы местные, деревенские. Хочешь, я сейчас всех парней сюда приведу?
Комсомольца как ветром сдуло.
Глядим, и девчонки нет. Однако нашли. Сидит в темном углу палатки и, извините, уссыкается от смеха. Она-то знала, какие мы деревенские.
И мы, похоже, получили негласный «карт бланш» гулять, где хотим. Вот и таскались туда-сюда, в легкую задирая народ.
В конце концов, это «первомайское» мероприятие стало сходить на нет. Люди начали расходиться по палаткам. И нам тоже было пора идти восвояси. Но мы не учли одну вещь. Наш костер в тумане не светил, а искры не гасли на ветру. Он просто погас. Если в лагере было освещение, то наша палатка стояла где-то в кромешной тьме. И мы еще нахлебались, пока ее нашли. На новый костер у нас настроения не было, и мы просто кое-как упаковались в спальные мешки.
Ночи были холодные, и утром мы проснулись, стуча зубами. Я спросил: