В конце концов добрались до Пномпеня. Никто не встречал нас с цветами. А точнее, не встречал никто. Мы долго и тупо, начиная волноваться, сидели в аэропорту, если этот большой барак можно было так назвать. Наконец, с большим опозданием, приехала какая-то машина.
Встреча была вежливо равнодушной. Мы не были инспекционной комиссией. Мы, в принципе, вообще там никому не были нужны, но все же поселили нас в красивом месте. Представьте себе странного почти красного цвета реку, название которой я не помню и которая не вызывала желания в нее окунуться, а на ее берегу – деревянные домики, построенные в виде пагод, причем со всеми удобствами внутри. А вокруг тропическая, но ухоженная природа с пальмами, цветами и т. п. Просто рай.
Вы помните, как раньше ездили русские заграницу. Со своими консервами, кипятильниками, чаем. Мы были такими же. И поскольку не имели ни гроша, то это нас, голодных представителей великой державы, здорово выручило. Но через пару дней нам в консульстве выдали деньги на месяц из расчета 18 долларов в день. И к тому же за жилье платить было не нужно. То есть каждый получил по 540 долларов карманных денег. И мы для постполпотовской Камбоджи вдруг оказались очень состоятельными людьми. Если пересчитывать их местные деньги, реалы, в доллары, то средняя зарплата коренного жителя составляла в месяц только 4 бакса.
Мы прошли строгий инструктаж: как себя вести, куда можно ходить, а куда нет. В принципе, оказалось, что никуда, кроме больницы. Впрочем, нам показали рынок, где мы могли тратить деньги. Для поездок по городу за нами закрепили какой-то задрипанный джип.
Мы познакомились с колонией русских врачей, которая, как бы сейчас сказали, в качестве гуманитарной помощи обслуживала бывший французский гопиталь: Камбоджа в прошлом – колония Франции.
Русские врачи говорили на плохом французском, который знали многие кхмеры, а мы не понимали ни бельмеса.
Вскоре выяснилось, что мы со своей двухмесячной командировкой скорее крутимся под ногами и мешаем, чем помогаем: все прекрасно справлялись и без нас. Нам тогда было лет по 30, и мы были намного младше тех, кто там работал, хотя оба были кандидатами наук.
В результате, мы, может, пару раз что-то и сделали по профессии, а в сущности просто приходили в больницу отмечаться. Привезенные нами благотворительные лекарства украли на второй или третий день нашего пребывания. Но удостовериться, что они существуют, можно было еще долго. Напротив госпиталя стояли ряды лавочек, где продавали все, включая лекарства. И скоро мы увидели распакованные коробки с русскими надписями.
Не думаю, что это был прибыльный бизнес.
Вообще, я до сих пор не понимаю, зачем кхмеры госпитализировались. Они не принимали таблетки, которые им прописывали доктора. Они верили в свою народную медицину, и мы не сразу поняли, почему у некоторых больных три круглых синяка на лбу, а на животе следы ожогов. Кхмеры ставили «банки», как в России, но не на спину, а на лоб. Или прижигали живот. А порядочную кхмерскую женщину, чтобы осмотреть, вообще нельзя было уговорить раздеться. И мы, грубо говоря, работали как шаманы, не понимая, что происходит.
Но кхмеры, выздоравливая, тепло благодарили. Слава богу, от многих болезней выздоравливают и так. Но потом выяснялось: аккуратно собрав в целлофановый пакет выдаваемые им лекарства, местные жители продавали их следующему пациенту, объясняя, что это панацея.
Естественно, что местные традиции и порядки за столь короткий срок мы не могли понять. Но с русскими врачами, которые вначале отнеслись к нам довольно высокомерно, я решил «разобраться». И решил сыграть на том, что все тогда держались зубами за свои долгосрочные контракты.
По чистой случайности через несколько дней пребывания в стране нам предложили вместе с персоналом сняться на видеокамеру. И я решил воспользоваться тем же трюком, что и с телевидением Люксембурга. В несколько ином варианте.
Когда на меня направили объектив, я строго сказал, загородившись рукой:
– Ребята, извините. Нам сниматься нельзя. Запрещено.
Бог ты мой, как они все сжались. Так вот кто на самом деле эти парни, выдающие себя за врачей, как видно подумали они. И даже стали приносить кляузы… А мы с приятелем ржали полночи.
Не стоит говорить, что после этого наши взаимоотношения с «аборигенами» изменились в лучшую сторону, и мы даже могли себе позволить разговаривать со всеми чуть строже.