Высокий вернулся в третью неделю августа. Мы больше не могли предсказать его приход или подготовиться к нему. Мы закончили завтракать. Я вернулся в постель, рассчитывая еще час поработать над отчетом, прежде чем меня потянет подремать. (Теперь я погружался в сон все глубже, спал все дольше, это были своеобразные мини-комы, из которых я выплывал, чтобы поесть, по пробуждении ощущая слабость и головокружение.) На улице, как сообщила мне Анна, было ужасно жарко. Кондиционер в квартире существовал больше для проформы и не мог как следует охлаждать воздух. Алан растянулся на соседней кровати в шортах и футболке; Анна купила ему целую кучу вещей с короткими рукавами, которые он мог носить дома. Когда мы с ним встретились, он был стройным, без унции жира, но сильный. Теперь он сильно похудел. Он лежал на спине, головой на купленной им подушке, заложив руки под голову. Я видел кусочек его татуировки. Он был в своих зеркальных очках (он надевал их все чаще), что позволяло ему не закрывать глаза подушкой, и было невозможно сказать, куда он смотрит и бодрствует ли он вообще. (Я ненавидел эти очки: меня расстраивало отражение, которое я в них видел.) Высокий, в любую погоду одетый одинаково — его вещи походили на униформу кули: серые летние хлопчатобумажные брюки и голубая рубашка с рукавами, закатанными выше гипертрофированных предплечий, мускулистых и с толстыми венами, — прибыл, чтобы поговорить с Анной. Но прежде он заглянул ко мне.
— Как успехи? — поинтересовался он.
— Хорошо, — ответил я.
— Вы встаете с постели?
— Иногда.
— Тогда вы сможете пройти в гостиную. Послушаете, о чем я буду говорить с Анной.
— А Алан?
— Разумеется, — кивнул он.
Алан не спал и не нуждался в приглашении. Он взял на себя миссию защищать Анну от Высокого. Не снимая темных очков, он с непроницаемым видом сел рядом с ней на диване. Было очень жарко, но я надел поверх пижамы халат. Когда мы все собрались, Высокий сказал Анне следующее (и, поверьте, без всякого удовольствия): нам придется уехать из Калгари в конце сентября. Анна, должно быть, ожидала чего-то подобного и сказала, что это невозможно. Меня нельзя перевозить. Высокий ответил, что понимает это. Он договорился о том, чтобы нам разрешили остаться на дополнительный месяц — таким образом, мы получили четыре месяца вместо трех, как было раньше. Он дал нам столько дополнительного времени, сколько мог. Он уверял, что при этом подвергает непозволительному риску наши жизни и свою собственную жизнь, а также все дело. Когда настанет время, сказал он Анне, вам и клону придется оставить Рэя здесь.
— Кто-нибудь из организации переедет сюда и будет следить за его нуждами, пока он не закончит отчет.
Анна сказала, что отказывается меня оставлять.
— У вас есть выбор, — ответил он ей.
Она может остаться со мной или уехать с Аланом. Он не сказал, куда они поедут, но, судя по всему, их направляли куда-то в Британскую Колумбию.
(Я не буду жить возле моря.)
— Я не оставлю Рэя, — сказала Анна.
— Выбирать вам. Просто знайте: если решите остаться, нам придется забрать клона.
— Я тоже не уеду, — сказал Алан.
Меня тронуло заявление Алана, хотя я понимал, что им движет скорее беспокойство за Анну и ее проблемы (если бы он сумел отказаться, ей бы не пришлось делать выбор), чем желание остаться со мной.
— Я не уеду, — повторил Алан.
— Все в порядке, Алан, — сказала Анна. — Не надо волноваться. Мы что-нибудь придумаем.
Алан встал, приблизился к Высокому и остановился прямо перед ним:
— Я не поеду.
— Алан, — велела Анна. — Вернись. Сядь сюда.
— Я тебя не боюсь, — сказал Алан.
Его голова доставала Высокому до груди, и рядом с ним он выглядел маленьким и бессильным.
— Тебе и не надо бояться, сынок.