— Я как будто слушала тебя, — сказала Анна перед отъездом. — Так ты говорил в Айове, когда еще разговаривал, когда интересовался идеями, людьми. В твои лучшие времена, когда ты был живым и откровенным.
В конце — если быть точным, за несколько дней до конца — Алан утвердился, стал непоколебим в своем намерении. Мы ничего не могли сказать, ничего не могли сделать, разве что отказать ему в помощи, остановить его. (Не знаю, как бы он обошелся без нашей помощи.) Анна — она придерживалась своей позиции до самого конца — не хотела, чтобы он делал это, независимо от того, что могло случиться, если бы его забрали. Но когда пришло время, она помогла ему. Потому что — в этом нет никаких сомнений — она любила его и не хотела, чтобы он страдал. Я не придерживался никакой позиции. Мне не нравился ни один из возможных исходов, оба вызывали у меня возражения. («Возражения»? «Не нравился»?) Никакого выбора не было, это выбор от безвыходности, но я думаю — отчасти потому, что сам был готов умереть, — что Алан поступил правильно. Однако я не хотел, чтобы он страдал. И я постарался быть ему полезным.
Мы были рядом с ним. Анна вручила ему пилюлю. Налила в стакан воды. Выполнив эти обязанности, она стала палачом Алана, а я стал ее сообщником. Говорите что хотите, мы несем ответственность за его смерть. Я смотрел, как он умирает. Его голова лежала на коленях Анны.
Анна задумала сделать вечер тридцатого обычным и непримечательным, медленным, сонным и праздным, цепляясь за призрачную возможность того, что Алан забудет о том, какое сегодня число. Я подумал, что на следующее утро, если мы все переживем эту ночь, она будет умолять Высокого дать ей еще немного времени.
Мы заказали пиццу и съели ее, сидя перед телевизором. Не могу сказать, что мы смотрели. Я смотрел на Анну. Она была взбудоражена, следила за настроением Алана и его поведением, наблюдала за временем.
За несколько минут до девяти Алан встал.
— Пойду в свою комнату, — сказал он.
— Ты идешь спать? — спросила Анна.
— Я не иду спать.
— Ты вернешься? — спросила она. — Нам тебя подождать?
— Да, — ответил он. — Подождите меня.
Анне понадобилось всего несколько минут, чтобы помыть посуду после ужина. Она делала все так, словно от этого зависит ее жизнь, и не только ее. Ей надо было лишь сложить и выбросить коробку из-под пиццы, потом вымыть три тарелки и три стакана. Когда она закончила, в комнату вернулся Алан. Он был в моей одежде. Черные брюки, белая рубашка на пуговицах и спортивная куртка в шотландскую клетку. Он был босиком, в своих носках. В руках он держал один из двух галстуков, которые я привез с собой. Я их ни разу не надевал.
— Шикарно выглядишь, — сказал я.
— Что ты сказал? — спросил он.
— Хорошо выглядишь, — пояснил я.
— Красивый, — сказала Анна.
Он протянул ей галстук.
— Я не знаю, как его завязывать. Ты можешь завязать?
— Если вспомню, — ответила она. — Может, ты, Рэй?
— Лучше ты, — отказался я.
— Я завязывала галстук мужу, — сказала она, — и моим мальчикам. Это было давно. — Она повернулась к Алану. — Подойди ко мне.
Он выполнил ее просьбу.
— Сначала мы расстегнем тебе воротник.
— Мой воротник расстегнут, — заметил он.
— Я говорю про эти две пуговицы.
Она расстегнула указанные пуговицы и подняла воротник. Он все время держал голову откинутой назад, чтобы ей было удобнее.
— Вот, — сказала она. — Теперь повернись.
— Зачем?
— Это единственный способ, каким я умею завязывать галстуки, — сказала она.
Он повернулся к Анне спиной. Она потянулась через его шею и завязала галстук. Она сделала простой узел, ничего особенного. Но он выглядел лучше, чем мог бы сделать я.
— Теперь повернись лицом, — велела Анна.
Она застегнула ему воротник, подтянула узел и расправила галстук.
— Отойди чуть назад, — попросила она. — Я хочу на тебя посмотреть.
Алан сделал шаг назад.
— Не очень хорошо, — проговорила она. — Дай я завяжу заново.
Она цеплялась за любую возможность, чтобы оттянуть неизбежный конец.
— Нет, спасибо, — отказался он. — Не надо заново.
— Очень стильно выглядишь, — снова похвалил я.
С этого момента я только наблюдал.
— Очень мило, — сказала Анна.
— Ты нашла для меня способ? — спросил он Анну.
Я уверен, что инстинктивно она хотела сказать, что не понимает, о чем идет речь. Но надо отдать ей должное — она этого не сделала.