К тому моменту, когда я вернулся в Нью-Гемпшир на День Благодарения, мне еще ни разу не удалось поговорить с Сарой наедине. В понедельник накануне Дня Благодарения умерла моя мать. Она давно болела. Обычный случай, длительное течение болезни. Конец, однако, наступил стремительно. Я был ее единственным ребенком, единственным членом ее семьи, поэтому вполне естественно, что мне пришлось заниматься похоронами. Мы не были так близки, как ей хотелось, но я любил свою мать. Я не смог увидеться с ней перед смертью. Теперь я остался один — отец давно умер, родственников у меня не было. Энн приехала из Вирджинии на каникулы. Она поддерживала меня на похоронах, и я был благодарен ей за участие. Тогда я видел ее в последний раз. Энн, Анна, Сара. Три женщины. Непостижимое соединение: единственные женщины в моей жизни, все одновременно. К тому времени, как я вернулся в Эймс, повинуясь животному инстинкту избегать любой дополнительной боли, я если и не забыл Сару Берд, то в значительной степени пересмотрел все свои прежние планы.
Если бы моя работа в университете была интересной или многообещающей, я бы погрузился в нее с головой. Когда я вернулся, дружба с Анной, предлагавшей мне лишь искреннюю симпатию, начала меня пресыщать. Анна казалась — хотя в ее поведении ничего не изменилось — тиранически привязчивой и прилипчивой. Я избегал ее, выдумывая неубедительные, слишком явные оправдания. После двух или трех раз она обиделась и перестала ко мне подходить. В то же самое время я без всяких объяснений прервал общение с Энн. Я не хочу ни с кем иметь дела, говорил я себе.
В середине промозглой зимы — кажется, есть старая песня, которая начинается с этих слов, — я поздно вечером возвращался домой после зря потерянного времени в библиотеке и зашел в ближайшее к окраине города кафе «Новые времена», чтобы спрятаться от холода и снега. Вообще-то это было не кафе, а бар, чуть лучше бетонного бункера, с грилем и комнатой для игры в бильярд. Дерьмовое местечко, мрачное, грубое, неприветливое. Я оказался здесь впервые. В тот вечер Сара была уже там. Она сидела в самом темном углу неосвещенного зала, за высоким столом, вдвоем с Анной.
Я стоял в дверях, отряхивал пальто и притопывал, чтобы избавиться от снега на обуви. Они разговаривали. Я мог уйти прежде, чем они меня заметили. Я просто должен был уйти. Вместо этого, совершенно бессознательно, я прошел к их столу. Насколько я разбирался в себе, меня больше не интересовала Сара Берд. Разумеется, я не желал, чтобы Анна почувствовала себя неловко. И все же шел, словно был тем самым человеком, которого они обе надеялись увидеть в тот арктический вечер. Тот момент стал определяющим в наших жизнях. Я не могу об этом сожалеть.
Бар был переполнен, все вокруг хрипело в прямом смысле слова — погода влияла. Анна увидела, что я подхожу. Она встала. Я услышал, как она сказала Саре:
— Пойду в туалет.
Я улыбнулся обеим. Прежде чем Анна смогла улизнуть, я сказал:
— Привет.
Сара посмотрела на меня укоризненно. Анна доверяла ей. Сара положила руку на запястье Анны. (У моей жены были самые прекрасные руки на свете. Я до сих пор скучаю по ним.)
— Останься, — сказала она. Потом обратилась ко мне: — Что ты здесь делаешь?
Анна остановилась, смущенная и изумленная. По-моему, она не рассердилась.
Мне следовало замолчать, развернуться и уйти.
— Ничего не делаю, — буркнул я. — Возвращался домой. Замерз. Вошел. Увидел вас. Поздоровался.
— Я уже ухожу, — проговорила Анна.
Она высвободила запястье из-под руки Сары.
— Нет, — ответила Сара.
— Он хочет видеть тебя, Плюшка.
Плюшкой Анна нежно называла Сару. Я так и не узнал о происхождении этого прозвища.
— А я не хочу его видеть, — ответила Сара.
— Прости, — сказал я.
Было непонятно, кому именно предназначалось извинение.
Сара встала. Я молча смотрел, как они собрали вещи, надели пальто, шапки и поспешно ушли.
Я вздохнул. Я сам не понимал, что делаю. Я оглядел бар. Неприветливое местечко. В порыве дешевого раскаяния я решил остаться здесь и напиться (тогда, как и теперь, я практически не пил.) Я решил проиграть все свои деньги акулам бильярда в задней комнате, если они там имелись. Решил бросить университет и вернуться домой в Нью-Гемпшир, чтобы ждать в добровольном заточении, пока Энн окончит Колледж Вильгельма и Марии, а потом жить с ней в неизбежном бесцветном браке. Я ничего из этого не сделал.