— Отчего вы думаете, что они близко? Что заставляет вас думать, что они существуют? У вас есть реальные доказательства того, что они приближаются?
Оказалось, что это до отвращения просто — вникнуть в их жаргон и начать им пользоваться.
— Они здесь, — сказал он. — Или будут здесь очень скоро.
— Но, — настаивал я, — откуда вы это узнали?
— Вы действительно хотите знать или спрашиваете просто так, чтобы не молчать?
— Послушайте, — обратилась к нему Анна. — Это важно. Вы не должны так разговаривать с Рэем. Особенно при Алане. Понимаете?
Я был благодарен ей за заступничество.
Высокий улыбнулся.
— Я понимаю, — сказал он. — У вас три дня. Это все, что я могу вам дать.
— Самое печальное то, что Алану здесь нравится, — проговорила Анна. — Он только почувствовал себя дома.
— Сожалею, — развел руками Высокий.
— Мы уедем далеко? — спросила она.
— Смотря что вы подразумеваете под словом «далеко».
— Господи! — взорвался я. — Куда мы поедем? Просто скажите, и покончим с этим дерьмом.
Я удивился сам себе: это было выражение моего отца.
— Узнаете, когда придет время, — ответил Высокий.
Вообще-то наши передвижения было легко предсказать. Всякий раз мы переезжали на запад, в ближайший город, большой или маленький. Однако нам пришлось еще дважды выслушать эту загадку, «пойди туда — не знаю куда», через три месяца в Виннипеге и еще через три месяца в Риджайне.
— Как у вас с деньгами? — спросил он Анну в один из следующих визитов. — Хватает?
— Мне бы хотелось больше, — без колебаний ответила Анна. — У вас они есть?
Высокий посмотрел на меня, словно давал понять: он знает, что у меня еще много денег. У меня их было больше, чем он мог себе представить.
— Думаю, сумеем наскрести, — сказал он Анне. — Получите перед отъездом.
Это было в конце мая, прямо перед нашим переездом из Риджайны в Калгари и перед моим вторым инфарктом. Я вспомнил разговор о деньгах, потому что считал это одной из своих немногих побед. А еще потому, что в тот вечер, прямо после ужина, мы решили рассказать Алану, кто он такой.
Алан подолгу смотрел телевизор. Гораздо больше, чем, по моему мнению, было необходимо, но уверенность Анны в полезности этого занятия одерживала верх. Сначала он воспринял телевидение восторженно и, как зачарованный, смотрел все подряд. Но к тому времени, когда мы переехали в Виннипег, он научился разбираться в программах и пользоваться пультом, а также запомнил время и каналы тех шоу, которые ему нравились. Как я уже говорил, он был готов смотреть телевизор по шестнадцать часов в день, сидя по-турецки на полу, как можно ближе к экрану и включив звук на полную громкость. Ради его психики мы заставили Алана соблюдать определенные правила, очень мягкие, но он неохотно соглашался им следовать. Он смотрел телевизор час утром, перед завтраком, час ближе к вечеру, после занятий, если не было запланировано других дел, и два часа после ужина, когда он заканчивал мыться. Если играли «Виннипег джетс», мы позволяли ему смотреть матч до конца. Запрещалось смотреть телевизор во время еды, исключались мультфильмы, детские программы, фильмы ужасов — этот запрет мы наложили, учитывая печальные подробности его жизни, — и любые передачи, где показывалось или одобрялось насилие. Мы сделали беспринципное исключение для хоккея. Один из нас сидел с Аланом в комнате, когда был включен телевизор. Мы не подумали о том, что надо запретить порнографию, которую легко было отыскать после полуночи. Больше всего мы опасались, что он раньше времени увидит или услышит что-то, относящееся к клонированию: сообщение в новостях (иногда в канадских газетах появлялись антиамериканские статьи, включавшие клонирование в список зол, содеянных нашей страной), художественный фильм, брошенную по ходу действия шутку в одной из глупых комедий, которые он смотрел. Но мы зря беспокоились. Даже в Канаде люди почти ничего не знали об этом.
Алан был страстным болельщиком «Виннипег джетс». Настоящим фанатом. Впадал в эйфорию, когда они выигрывали, погружался в отчаяние, когда проигрывали, а в тот сезон, к сожалению, они были не на высоте. Мой отец точно так же относился к «Бостон ред сокс», так же реагировал на их победы и проигрыши. Но отец вырос, играя в бейсбол и следя за играми «Ред сокс». До того, как Алан посмотрел свою первую игру — он наткнулся на хоккей случайно, переключая каналы после ужина, — он ничего не знал о хоккее. (Подозреваю, что в его мгновенном и абсолютном увлечении, в его самозабвенной преданности игре, не имевшей никакого реального смысла, можно отыскать некую антропологическую истину.) Возвращаясь к написанному ранее: такие понятия, как спорт, спортсмен, соревнование — или сама игра, — ничего для него не значили. Несомненно, его притягивали состязание, борьба. Но он точно так же мог смотреть танцы, политические передачи, мелодрамы или фильмы про войну, хотя ничего обо всем этом не знал. В городе, где я вырос, в конце нашей улицы был парк с катком, обнесенным бортиками высотой по пояс. В этом круглосуточно открытом уютном здании я учился кататься на коньках, двигая перед собой по льду кухонный стул. Хотя я не научился скользить назад, не падая, и постоянно следил за этим, я иногда играл в хоккей. Я знал правила, но не тонкости. Игры профессионалов не привлекали меня. Однако Алану, который был исключительно болельщиком, интереса к катанию на коньках никогда не проявлял, они нравились. Когда он смотрел шестую игру, он уже знал имена почти всех игроков «Джетс», их номера и разбирался в хоккее достаточно, чтобы понимать, что происходит, выигрывают они или проигрывают, какие допущены нарушения. Чтобы заслужить его симпатию, я смотрел матчи вместе с ним.