Я удивился его горячности. Куда и зачем мы должны торопиться? Подумал: может быть, он влюблен в Елену, — да и разное другое стало у меня вертеться в голове. А он тут как раз и скажи, как будто читал мои мысли:
— Ты, может, подумал, что я, как бы сказать, неравнодушен к ней или что понапрасну беспокоюсь? Тут ты не прав. Я, может быть, и влюблен, в некую особу, но это пустое, не деловое, одна лишь созерцательность, а беспокойство действительно есть, и не за нее, а за тебя… Потом все поймешь и будешь мне еще благодарен.
В это время дверь отворилась, и вошла Екатерина Евгеньевна с бутылью в руке и с миской сотового меда.
— Ну, бабуля, ну, золотце, вот так приношения! А мы все смотрим, нет тебя и нет, думали на подмогу идти, выручать, все-то мы молочком да хлебушком питаемся, как дитяти…
— А кто же вы есть такие? Дитяти и есть. Тоже весельчак нашелся. Вы его не слушайте, — обратилась она ко мне, — не знаю пока, как вас звать-величать. Вы его так, мельком, слушайте, столько он наплетет, что ум за разум может зайти…
Она поставила бутыль и мед на стол и, что-то приговаривая, стала греметь посудой.
— Да, вот какие дела, — снова заговорил Павел, но так, с оглядкой на Екатерину Евгеньевну.
Она услышала лукавство его и откликнулась:
— Да ты не ластись, не ластись, от меня секретов все равно не убережешь. Лучше уж расскажите толком, что там между вами, какой разговор…
И так она хорошо, по-домашнему сказала, что я не хотел больше думать о том, что она знает, чего не знает и что узнала за то время, пока где-то ходила. Без долгих дум и размышлений рассказал ей, что меня привело сюда.
Говорил о своей мечте, о своем доме в деревне, о своем месте среди своего народа, о своем призвании, о языке, о своих сомнениях и своей боли, о радостях существования…
— Храбр, — сказал Павел, когда я кончил исповедь. — Храбрость, говорят, города берет, но не знаю, как вот с деревней…
— А ты и помолчи, если не знаешь, — сказала Екатерина Евгеньевна.
Я говорил о своей мечте, о своей судьбе, и, может, у меня так складно получилось, что они поняли или захотели мне верить! Сам по себе знаю, как хочется верить мечте. Я неожиданно и сам многое понял в себе, в своем призвании, стремлении. Высказанным словом открылись мне такие тайники, о которых я и не подозревал.
— Тяжеленько тебе придется, парень, судьба твоя понятна, — вздохнула Екатерина Евгеньевна. — Конечно, все у тебя красиво и с душой, вижу я, но дел тебе предстоит в жизни — и не счесть! Конечно, приехать бы тебе летом; а с другой стороны, как бы и мы летом посмотрели. Летом пришлый человек иначе смотрится, так, что ли? Или вот с твоей ночевкой в клубе… — она усмехнулась. — Но и тут тебе оправдание, потому что с одной стороны Елена — девушка строгая, а с другой стороны, говорят, приворожить кого угодно может. У них в роду такие все, на той ведь стороне, в Заречье, откуда она родом, леса бескрайние и болота непроходимые, там только и знай — берегись, всему научишься. Природа, выходит, тебе с одной стороны как бы мешает, а с другой — не дает упасть, оставляет человеком, владельцем своим, бережет тебя, лелеет… У меня тут тетрадочка одна припасена, да вот не знаю, читать ли тебе из нее, для примера, для сравнения, чтобы понятней тебе стало…
— Погоди, бабуля, — прервал ее Павел, — потом, успеешь почитать, не все сразу. Нам ведь надо поспешить, дело у нас… К тому же я решил, бабуля, скоро уезжаю, вместе с ним, как все уладим, и поеду. Ты, Василий, думаю, по такой погоде долго задерживаться не станешь… Это сегодня тишь да благодать, а завтра как зарядит дождь, а то, может, и снег… Как будто покров скоро, верно, Екатерина Египетская?
— Верно, — ответила старуха, как бы печать наложила.
— Ну вот я и говорю, долго ты здесь не усидишь, во всяком случае не советую, потом лучше приехать надолго, хоть зимой. Мы, правда, и теперь можем с тобой застрять, дороги размоет, и вся недолга, куда денемся? Будем сидеть, чаи распивать да на девушек заглядываться… Так я к чему говорю, Екатерина Евгеньевна, нам бы проветриться пора…
— Может, ты и прав, — ответила старуха. — Только приходи ночевать ко мне, Василий, места хватит, а с Павлом оно, конечно, сподручней, — заметила она, — с ним хорошо будет, он балагурит, да дело знает и нас всех знает.
Я подчинился, что мне оставалось.
— А вот моя мама, — сказал Павел, показывая на одну из фотографий, что занимали всю стену меж окон. — Вот она какая у меня красавица. Это с самого Сахалина карточку свою визитную прислала сюда, сбежав от отца. Давно было, потому и рассказываю. Она ведь у нас актриса, да, но теперь, конечно, все не то, то есть по-другому. Мама сейчас недалеко, в областном городе, да уж не на тех ролях. Но и об этом потом, пора нам, пора… Жди нас, Екатерина Евгеньевна, жди и путь нам дай, дорогу удачливую.