Вместе со взрослыми скатывал Ганька с горы тяжелые лиственничные бревна. Ломая усыпанный цветами багульник, увлекая с собой лавину камней и щебня, летели и падали в воду бревна со сбитой, измочаленной в клочья корой. Покрытые синяками и ссадинами руки подростка потемнели от клейкой смолы, разодранная на локтях рубаха намокла от пота. А на юге, подстегивая его и всех, кто работал в тайге и на плотбище, с каждым часом все ближе и ближе бухали пушки, вспыхивала и замирала ружейная трескотня. Там сражались насмерть отборные партизанские заслоны. Все чаще приносили оттуда убитых и раненых бородатые пожилые санитары.
Окунцов, с которым Ганька ночевал под одной телегой, деятельно помогал поварам, варившим конину. Сняв с себя тужурку, таскал он охапки хвороста, ходил за водой. Ганька легко узнавал его по белому верху фуражки, по ковыляющей стариковской походке и с радостью думал:
«Скрипит, как старая лиственница, а не рассыпается. С самого утра на ногах. Живучий, ничего не скажешь».
В полдень Окунцов с ведром холодной воды поднялся к работающим в полугоре партизанам. Когда он поставил ведро на землю и остановился, то долго не мог отдышаться. С лица его градом струился пот. Руки тряслись и дрожали, а на груди от сильного сердцебиения ходуном ходила косоворотка.
«Ну, кажется, испекся наш учитель», – решил Ганька. Но тот отдышался и бодро закричал:
– Товарищи! Кто хочет пить, милости прошу.
Люди в мокрых исподних рубахах бросились к нему со всех сторон, и он стал раздавать воду по кружке на брата.
Выпив свою порцию, каждый считал своим долгом поблагодарить Окунцова. Ганька с удовольствием слушал, как люди говорили ему:
– Ну, спасибо, старик! Это ты здорово придумал. Вон какую крутизну одолел с ведром в руках. Пойдешь назад – гони сюда с водой тех, кто помоложе.
Последнюю кружку воды Окунцов приберег для Ганьки. И когда гот напился, он довольным голосом сказал:
– Вот, Улыбин, я и пригодился. Порадовал людей, чем мог. Правда, с непривычки мне тяжело пришлось. До сих пор сердце мечется, как соболь в ловушке. Но это не беда. Посижу вот в тени и отдохну. А ты тем временем беги вниз и скажи какому-нибудь командиру, чтобы прислал сюда несколько человек с водой. Я ведь у людей только жажду растравил.
Ганька взял ведро и побежал под гору.
Там он нашел командира обозной охраны знакомого партизана Кушаверова. Кушаверов тут же отрядил с ним молодых обозников с ведрами. Они набрали воды и с частыми остановками зашагали по вьючной тропке в гору.
Когда Ганька роздал принесенную воду другим изнывавшим от жары и жажды людям, Окунцов подошел к нему веселый и отдохнувший. Показывая на работающих в лесу и на плотбище, он взволнованно заговорил:
– Чувствуешь, какую силу подняли большевики? С этой силой ни Семеновым, ни колчакам не справиться. Одно слово – народ. Дай ему время, он горы сдвинет. Верю я в это.
На второй день снаряды унгерновских батарей стали рваться на плотбище, убивая и калеча людей, разбивая плоты и телеги. Всякий раз, когда рядом падали убитые, Ганька плакал, не стыдясь своих слез и даже не замечая, что плачет. За себя он не боялся. С безрассудством подростка он был твердо уверен, что ничего плохого с ним не может случиться, но все время с тревогой следил сперва за Окунцовым, а потом за дядей Василием, недавно появившимся на берегу среди ожесточенно работавших людей.
Василий Андреевич сейчас один командовал всеми отошедшими на Аргунь отрядами и полками. Начальник штаба Бородищев был ранен и лежал без сознания в одной из палаток на берегу. Узнав о его ранении, Василий Андреевич прискакал с передовых позиций, чтобы предотвратить готовую вспыхнуть в обозах панику. Судя по забинтованной голове, он тоже был ранен. Медленно прохаживался он по плотбищу, распоряжаясь спокойно и властно. После каждого близкого разрыва Ганьке казалось, что дяди Василия уже нет в живых, а тот все расхаживал среди телег и бревен, похлестывая нагайкой по голенищу сапога. Дважды проходил он совсем близко от Ганьки и не заметил его. Подойти же и показаться ему Ганька не решился. Знал, что дяде сейчас не до него.
Еще утром послал Василий Андреевич партизан китайцев на маньчжурскую сторону за ботами и лодками. Посланные побывали в лавках, расположенных ниже Винтовальной, и вернулись оттуда с двумя десятками лодок, с продуктами и разрешением китайских властей переправить к ним всех, кого успеют. Фельдшеры отобрали тяжелораненых и стали перевозить их за реку.
Артиллерийские наблюдатели белых заметили это я открыли яростный огонь по реке, по устью Убиенной. Четыре лодки с ранеными были потоплены. Остальные вынуждены были уплыть вниз по течению. Сильно пострадали от обстрела и обозы. Люди успели скрыться под нависшими над распадком скалами, но десятки лошадей были побиты и покалечены, многие телеги разнесены вдребезги.