— Слушай, Кир, — крикнул сыну, — сбегай на пляж, попроси у Митьки десятку.
— Сам иди, — огрызнулся Кирилл, — а я не пойду!
— Ты как со мной разговариваешь?! Ты что, совсем потерял стыд?! Двоечник! Бездельник! Висишь целыми днями в гамаке, как макака! Болтаешься на даче… …Ну, завелся, попал я ему под горячую руку, меланхолично подумал Кирилл, правда, легче на пляж сходить, а там ведь можно их и не найти…
— Стой! — Сергей кинулся ему вслед. — Не надо! Сделает еще каменную морду, вот еще. И этот хорош, длинный…
— Сходи лучше за молоком. * * *
Но Кирилл уже скрылся в лесной зелени, он брел по тропинке, поглядывая по сторонам — вдруг попадется гриб — и, дойдя до знакомого муравейника, остановил
note 62 ся. Созерцание холма, похожего на египетскую пирамиду, полного серьезных и умных насекомых, настраивало Кирилла на философский лад. Будь он чуть повзрослее и несколько начитаннее, то состояние, что охватывало его здесь, обозначил бы он словами из Экклезиаста: все суета сует… И собственная жизнь, только начинающаяся, показалась ему сейчас уже завершенной, точно он, Кирилл, древний старик и смотрит на человеческий мир с вершины своих мудрых лет. Палочкой он потрогал пирамиду. Удивительно, как быстро заволновались все муравьи! Точно помчались по холму красные мотоциклисты. Наклонился, поднял с земли большую шишку, уронил ее прямо на муравейник. Паника охватила мотоциклистов! Кирилл тоже о мотоцикле мечтал. Пошевелил шишку палочкой. Метались красные насекомые, передавая друг другу сигналы неблагополучия: что-то упало с неба, чтото опасное движется от соприкосновения с другим, тоже опасным. И Кирилл поднял голову, посмотрел ввысь: облака школьными шеренгами тянулись по небу. Озорное солнце то появлялось, то пряталось вновь. И впервые не просто непонятное настроение овладело им здесь, возле шевелящегося муравейника, но странный вопрос возник вдруг перед ним: а ЗАЧЕМ человек ЖИВЕТ?..
Из-за кустов выглядывала девочка. Какой красивый мальчик, решила она и покраснела. Худой и красивый. Она уже с минуту или даже больше наблюдала за ним, но подойти ближе никак не решалась. Ей было двенадцать лет. Мама ее снимала дачу в том же дачном поселке. Мальчика девочка уже встречала — возле хлебного магазина. Но он не обратил на нее внимания…
Он присел на корточки перед муравейником. И убрал шишку, и отбросил в сторону палку. Наверное, в этот миг он впервые понял — не словами, душой — что каждый всесилен относительно кого-то другого, а другой относительно кого-то третьего. Он вновь хотел глянуть на небо, но почувствовал, что за ним тоже наблюдают, как за муравьями он. И глянул в сторону почти сердито. Девочка чуть испугалась, но все же не спряталась, а наоборот вы
note 63 шла из кустов и сказала немного манерно: «Здравствуй, а я вот стою и смотрю, что ты делаешь, кстати?». Еще полчаса назад он бы нагрубил этой кокетке. Но сейчас он поднялся и уставился на нее с удивлением — как на существо с другой планеты — на ее короткий вздернутый нос, пухлый большой рот и льняные волосы, слегка колышущиеся, как пламя свечи, оттого, что она как-то невольно покачивала головой. И шея, и остренькие ключицы, и ее ладошки, грязноватые с бледно-розовыми ногтями, — все неожиданно предстало перед ним крупным планом, а потом растаяло, расплылось, растеклось. И остались только ее глаза, зеленоватые, длинные, в черных ресничках, глядевшие на него восхищенно. Потом глаза затаились, спрятались под бледные тонкие веки, а на щеке у девочки оказалась темная родинка. Кирилл стоял потрясенный. О любви с первого взгляда он уже читал. А теперь, теперь понял, что так бывает на самом деле.
— Как тебя… вас… тебя зовут? — прошептал он. — Меня — Кирилл.
— Даша, — она потупилась и покраснела опять. И, как в старинных романах, вдруг налетел ветер, и закачались кусты, и…
— А, вот ты где, — сказала женщина совсем не сердито,
— пойдем-ка домой, девочка моя. — Женщина показалась синим пятном, а собачка, бегущая за ней, белой кляксой.
— До свидания! — Девочка махнула рукой. И ветер приподнял ее волосы, они упали на глаза, закрыли лицо… Начался дождь. Солдатиков заменили книги.
* * *
Помнила ли Ритка свое детство? Смутно. Возможно, потому, что ей и хотелось его забыть. Она знала, что ее отец бросил мать и скрылся в неизвестном направлении. Говорят, видели его последний раз в Алуште. А может, в Алупке. Вот, сверлила мать ее зло, упахиваюсь, как лошадь, на двух работах, чтобы тебя кормить, что
note 64 бы тебе дать образование. И тогда, в детстве, приняла Ритка твердое решение: у нее в жизни все будет не так. Нормальных-то баб мужья обспечивают, жалобилась мать, неприязненно на дочь глядя, а я — и себя, и тебя! Вот вырастешь, узнаешь, как деньги-то даются. С потом и кровью. А деньги — это всё. Небось и твой родитель на богатой принцессе женился. Зачем я ему была нужна, деревенская дуреха?..
Всё не так будет у Ритки, всё совсем, совсем наоборот!
Мать порой и поколачивала ее. Потом жалеть начинала, причитала: нагуляешь, как я, ведь такая ты хорошенькая, любой под куст затащить захочет. Но поколачивала
— это бы ладно, хуже другое — будила она Ритку ночью, если сама заявлялась поздно от своего очередного
— и, если не в духе была, требовала, чтобы дочь отчиталась, как приготовила уроки. И не дай-то Бог, чтобы в тетрадке было хоть что-то не так, хватала тогда мать что под руку попадет, раз даже тряпку половую схватила — и хлестала, хлестала!
Нет, не вспоминать детство, не вспоминать.
Ходить в кино — вот что любила Ритка. Там на экране цвели красные тюльпаны, бродили красивые молодые пары, появлялись прекрасные герои, и романтичные девушки выходили за них замуж. Одноклассницы, ее подружки, лет с десяти собирали открытки с фотографиями артистов, покупали старые журналы о кино у букиниста, вырезали оттуда портреты кинозвезд и потом подсчитывали, у кого коллекция больше, старались походить на любимых артисток: кто на Вертинских, кто на Монику Витти и на вечную Софии Лорен, или, уже на первых курсах институтов, куда они дружно поступили, на Ирину Муравьеву.
И страстные желания славы и любви овладевали Риткой. Она терла, скребла, мыла, починяла, зашивала, чистила, мела, она варила кашу, вытряхивала пыль из ковриков
— но она мечтала, мечтала, мечтала.
Мать экономила на дочери. Той приходилось донашивать старое материнское белье и вышедшие из моды
note 65 туфли — благо, у них был один размер ноги. Но однажды, в честь окончания школы, мать купила ей туфли — первые собственные Риткины туфли, красивые и дорогие. В лице матери-мачехи неожиданно на мгновение проступили черты доброй феи. И на выпускном вечере все парни приглашали Ритку танцевать: и правда, была она лучше всех! — маленькая, в розовом платье и туфлях на каблучках, как бабочка легкая, она кружилась, кружилась, кружилась. И через день записала в заветную тетрадку: «Я поняла, что по одежке встречают. Я была на выпускном в очень красивых туфлях и восхитительном платье — и все танцевали только со мной. И он».
Да, к тому времени он уже появился. Объединили два поредевших десятых — кто-то ушел работать, кто-то в техникум — и получился из двух классов один. И он появился. Высокий, сероглазый, не такой, как все. Он принципиально не вступил в комсомол. Все осудили его. Он выступил против несправедливой математички. И все восхитились им. Он с подчеркнутым равнодушием взирал на противоположный пол, и все девушки повлюблялись в него, а парни признали его духовное лидерство. Знала бы она тогда, в школе, на какой дуре он женится, у какой обыкновенной стервы будет под каблуком — да она бы окатила его презрительным смехом, плюнула бы ему в лицо!