II
Он очнулся.
Хохотал визгливо Сергей, прыгали его редкие, остренькие зубы, начавшие покрываться гнилостным налетом, хохотал Мура, его щеки надувались и сдувались, а глазки текли вместе с прозрачной слизью насморка в платок, который он сжимал в потной ладони. В ответ на его тоненький, гомосексуальный смех улыбнулась Наташа, пополневшая, с выпирающими из-под платья развратными грудями, она отпила из бокала вино, пачкая края рюмки жирной помадой. Веки Антона Андреевича сползли к ноздрям, и дым от сигареты струился прямо из-под них.
— Все-таки шестнадцать — это уже много, — шамкала Клавдия Тимофеевна. — Совершеннолетний.
— Совершеннозимний! — Кирилл, вытянутый и прозрачный, смеялся, крутил маленькой носатой головой, старательно изображая веселье. Вот он оглянулся: в окно влетела крошечная и никому не видимая Даша — легкое дуновение, первый поцелуй — кажется, только Дмитрий ее заметил. Уже середина мая, скоро они опять увидятся note 110 на даче. Соскучилась — припорхнула. Она стала такая красивая, как кинозвезда. Чего это родственники так шумят? Папаша — типичный совок и застойщик, а главное, пьяница… Кирилл еще сильнее вытянулся, длинная шея его качнулась, а затылок стукнулся о люстру. Дашка подлетела, села ему на плечо, свесила длинные ножки в коротеньких джинсиках, шепнула на ухо: а это кто такие? И в самом деле — то ли какие-то революционеры, деловые такие в кепках, а один с револьвером, то ли… непонятно, а этого, в центре, с усами — ну, его-то я узнал! — последнее время он ко всем зачастил — сквозь его землистую шинель виден салат и открытая банка шпрот…
— Ладно, надоело о политике, выйдем-ка, отец, — пьяно говорит Сергей, — покурим. Митя остался за столом. Он давно чувствует ненависть брата. Иначе как идиотом тот его за глаза не называет. Наташка давно на дачу перестала ездить, но Серафима торчит там частенько!
— Отец, в общем, ты Тому мою, я знаю, недолюбливаешь…
— начал издалека.
— Ближе к теме. — Антон Андреевич в последнее время Сергеем недоволен: пропил казеные деньги, пришлось срочно снимать ему с книжки, утащил шикарный альбом Сарьяна, куда дел — молчит — видимо, продал.
— Я хочу заняться ремонтом дачи!
— Третий год, если не четвертый, это обещаешь!
— У меня были дела, я же работаю, в отличие от твоего…
— Он мелкими струйками выпустил сигаретный дым. — Доски мне достанут. Доделаю второй этаж, покрашу пол на первом, обои сменю. Но… — Он прищуривает глаз, сплевывает в раковину. — Нужно, чтобы мне н и к т о не мешал!
— Никто это кто — я?
— Твой неудачливый гений!
— Времена меняются, — туманно бросает Антон Андреевич. Ему не нравится, что детей почему-то не берет мир, но что поделаешь — они такие разные. note 111
— Времена меняются не для таких. — Сергей зло кривится.
— Может, кто-то и называет эти его живописные плевочки жемчужинами, а по мне, так только и он, и его мазня — всем помеха! Приедет, расставит холсты, не пройти. И красками все заляпает. Воняют его растворители и лаки. Уже чешусь весь. Отец молчит.
— А твоя Серафима явится — только указывает. Поговоришь? Разные матери — разные получились дети.
— Иначе я не буду ремонтировать, ясно? А надо бы, надо подштопать дачку, не мне ж, старику, с ней возиться? Хотя я еще и жениться могу. Но дачей заниматься… Я плохой отец. Я очень плохой отец.
— Поговори с ним. Но и ты дрянной сын. У меня, плохого отца, дрянной сын.
— Поговорю. Митя мысленно завершил работу «Семейный праздник » и заскучал. Он тоже поднялся из-за стола и пошел в кухню, но войдя — повернулся и вышел, почувствовав: говорили о нем. И уловив: отцу неловко. Зачем их смущать? Своего брата Сергея он считает просто неудачником, как-то сказал о нем Наташе: жаль мне дурака, но она просто взвилась: да ты сам дурачок, если не видишь — он — негодяй! Да ну, утрируешь. Самый настоящий негодяй! Ей бы рассказать, как Сергей осенью, после того злополучного лета, зажал ее в углу — как-то тоже собралась вся семья — и пригрозил: «Будешь ездить на дачу, расскажу отцу, что ты меня соблазнила! А я ведь упирался…» «О чем вы шепчетесь?» — просверлила тогда их взглядом пучеглазая Томка.
«Сестра все-таки, — осклабился Сергей, — приятно иногда поболтать о том, о сем».
Наталья бы и сегодня не пришла — Кирюшка позвонил. И отца волновать не хотелось, начнет переживать, по
note 112 чему среди детей нет лада. Но главное — она побаивается Сергея: когда время так стремительно повернулось в другую сторону, когда сотрудников Сергея бомбят в прессе, величая «наследниками сталинизма», когда офицеров увольняют каждый день десятками, он способен на все. Настроение у него самого ужасное. Ведь он уже настоящий алкоголик. Такие и убить могут в состоянии похмелья. Ненависть его к ней с годами не ушла, как Наталья надеялась, а наоборот — усилилась до страсти. Страстная ненависть, как писали когда-то в романах.
У Натальи все-таки ребенок, Дашка. Разжалобил ее тогда Мура — такой неловкий, толстый, слабый. И вот — его копия растет… Чуть улучшенная, правда.
…Но в понедельник Наталья подает на развод. Жить так больше нельзя. Нельзя. Один Митя знает, как бывает ей плохо. Один Митя понимает все.
На эту скамейку сядем? Она не только что покрашенная? Что ты, приглядись. Такая тусклая. Митя смеется. Наташка, ты букашка. Но грязноватая зато. Обиделась, что ли, намного? Газету постелим. Села. Прохладно, а? Да нет. Так да — или нет? Черемуха, наверное, расцветает. А пахнет, пахнет — у… Правда, я стала красивей? Ты? Конечно. Хотя… Что «хотя»? А какая кошка — гляди. Странный субъект на нас глазеет. На твоего Мурку похож. Ага, точно. А знаешь, моей матери он сразу понравился, за ним, мол, как за каменной стеной. У этого гражданина явно какой-то к нам интерес. Сигаретку хочет, вот и все. Стена, которая если рухнет, то придавит! И знаешь, самое ужасное… ну, ты не слушаешь! Перестань ты на него глядеть сам — и он отвалит. Ладно, ладно, у тебя, кстати, носик покраснел. Ты будешь меня слушать?! Я к тебе как к исповеднику! Буду, буду. Ага, знаешь, что у тебя магическая улыбка. Магическая — это как? Способная отворять все двери и все сердца. То есть, как все подлецы, он был весьма обаятелен? Ну, слушаешь?! Я рассержусь! Внимательнейшим образом, моя рыбка. Я не рыбка. А кто ты?
note 113 Я — кошка, гуляющая сама по себе. Не сказал бы. Вот оттого я сейчас и страдаю. Слинял. Я же говорила — перестань на него зыркать — и он уйдет. Гадкий какой-то, мрачный, неприятный тип. А глаза сладкие. У всех гадов сладкие глаза. У змей — нет, и у удавов — нет. Самое ужасное, что я поняла, кого мне Мура напоминает! Кого? Моего отчима — завхоза. Это за ним моя мамаша была, как за каменной стеной. К нему она тогда и сбежала. Но ведь какая-то история произошла, измена, да? Изменато изменой, но ведь могла уйти и к библиотекарю. Может, она не любила читать? Остришь. Так что, он прямо именно завхоз? Именно и прямо, хотя назывался «замдиректора по административно-хозяйственной работе». Понятно. И очень напоминает? Вообще, точно, Мура — по виду — классический трактирщик из сказки. Ужасно, ужасно, я не могу с ним больше, он постоянно после своего киоска приволакивается пьяный, брюки бросает на пол, грязные носки на мое трюмо… м-м-м… я не могу с ним больше, такой толстый. Знаешь, толстые люди бывают очень красивыми, даже грациозными. Бывают. Но пьет — это тяжело. Мне постоянно снится один и тот же сон: какой-то мужчина, я не вижу его лица отчетливо, гонится за мной с ножом. Почти четыре года мне снится этот сюжет — в разных комбинациях: то я выхожу из трамвая — он следом, то я бегу по темной аллее — он за мной, последний раз мне снилось, что я в машине, и вдруг вижу в зеркальце, что мою машину преследует другая, а в ней — этот мужик, меня охватывает ужасный страх — что делать?! — сейчас он точно меня догонит, вдруг я вижу, что рядом со мной в машине старушка, в платке, простая очень, знаешь, такими изображали когда-то крестьянок, и она, не помню, то ли что-то говорит, то ли показывает мне кнопку — около руля — которую нажав, сразу связываешься с милицией — я чувствую, что спасена