Все чаще перед сном, лежа в постели, представляла она, как Митю хоронят, и воображаемое объясняла для себя просто — так выражается ее страх за него, ее боязнь его потерять. Она видела себя в черном длинном платье с алым цветком на груди, с маленькой темной вуалькой, отбрасывающей на бледное лицо скорбную тень, видела, как подходят к ней и высказывают соболезнования тут же мгновенно влюбившиеся в нее мужчины, а многочисленные женщины глядят на нее завистливо. Тогда бы она, несомненно, развелась с Леней — горе бы ее было слишком велико! — стала бы заниматься картинами Мити, это был бы ее капитал, и ездила бы по городам и странам с кра сави цей-дочерью, их Майкой.
Митя был с ней ласков, а ей уже казалось — безразличен, уравновешен — ей чудилось — равнодушен, внимателен, а ей думалось со страхом — холоден. Вечерние ее представления обрастали все новыми деталями, менялись лица знакомых, менялась ее собственная прическа. Она была готова на все: пусть бы он тяжело заболел, она бы, как медсестра, ухаживала за ним. А он бы только рисовал, только делал картины!..
Наталья как-то проговорилась: к нему зачастила домой художница Катерина Николаева, уже успевшая разойтись со своим модным фотографом. И еще одна, совсем молоденькая, недавно приехавшая из Питера, захаживает. Наталья не знала, зачем проговорилась. Реакцию Ритки можно было предвидеть. Может быть, Наталья и сама опасалась, что одна из двух девиц окрутит брата —
note 168 и никого-то у нее не останется, будет Наталья совсем одинока. Дашка ведь еще очень мала.
То есть хотела использовать Риту как таран. Однако ошиблась: Ритка оказалась тоньше. Она не стала расспрашивать Митю, чтобы он не насторожился. Она аккуратно решила действовать через того самого рекламиста-пла катиста, которому так удружила с мастерской. Попросила его: познакомь с питерской художницей, только как бы случайно. У плакатиста она бывала тайно от Мити, разумеется. Ей же нужно было знать, как у него дела в союзе художников, как с мастерской — сам-то он если и расскажет, то как-то не то и не так — всегда его занимала не та сторона действительности, которая казалась важной всем. Митина искренность и открытость, как ни удивительно, ясности не прибавляли: его откровенные мысли, насмешливые порой высказывания, непосредственность выражения чувств открывали как бы дверь, но в невидимый дом.
Услуга за услугу. Плакатист был нормальный мужик. Правда, Ритка один раз с ним согрешила — вполне достаточно, полагала она, чтобы мужчина начал чувствовать себя обязанным. Кроме того, за ее помощь ему, должен мужик ответить взаимностью. Чаще всего Ритка бывала очень осторожной — не связывалась никогда с теми, кто мог бы случайно иметь общих знакомых с мужем. То есть коммерческо-торговый город был не для нее. Она опасалась
— стоит Лене что-то узнать, и он лишит ее всего: и квартиры! и денег! и бриллиантов. Он хитер, как тигр. И опасен. Но в данном случае она была спокойна: плакатисту еще более невыгодно было огорчать Леню — сразу бы рухнули их деловые мосточки.
Девица пришла. В мастерской, среди ярких плакатов и полупорнографических рисунков, скопированных, видимо, с ярких журнальчиков, в своем сером — брючки и свитерок — гляделась девица скучно. Невзрачненькая, да. И непрактичная, судя по ее отъезду из Питера. Но
note 169 Ритка все-таки определила ее как «штучку». Черт ее знает, в тихом омуте… Поговорили о том, о сем. Хочет купить квартиру. Всего полтора года здесь. Просит плакатиста помочь с халтурой: для покупки нужны деньги, а у него — связи. Ага. Пригляделась: а девка ничего, если накрасить. Художницы вообще какие-то все неряшливые, в самовязках, расхристанные, хочется их отмыть, одеть, накрасить. Вышли из мастерской вместе. Вам куда? А вам? Давайте на ты, предложила Ритка. Угу. Перешли на ты. Город нравится? Не очень. Есть талантливые в союзе? Да, Ярославцев. Митя? Хороший парень, сказала Ритка, покраснев. Но — между нами — ладно? Разумеется. Интерес-то у тебя к нему неподдельный! Он — Дмитрий Ярославцев то есть — в молодости грешил много, гулял. Кто не гулял! Да. Так-то. Но — последствия. Какие?! Но только между нами. Разумеется, разумеется. Двое детей — все деньги туда, одному — четыре, другому — два, но главное не это. А детей — художница глаза округлила — он официально усыновил? Или удочерил? Кто там у него? Мальчики? Или мальчик и девочка? Не помню. Но что официально
— факт. Алиментов больше, чем абонементов. Причем вторая бабец страшно шантажирует его. Она — но только, честно, между нами? Ну что ты — клянусь. Она — приятельница моей подружки, врача, постоянно у нее лечится от веников — ясно? Ага. И у него из-за нее потенция ослабла. Так что — все у него наперекосяк. Видимо, женится на этой змее.
— А ты почему им так интересовалась? — вдруг с подозрением спросила девица. Ритка сделала мягкое лицо, проникновенно ответила: — Я была им очень увлечена. Ты меня понижаешь? Потом спросила Наталью:
— Ну, как там художница питерская Митькина, не видела давно?
— А ты у него поинтересуйся. Редкая гостья теперь. Засмеялась — Митя наш любую отпугнет. Они же все хотят замуж, а он, по-моему, отнюдь. note 170 Ритка была довольна страшно. Она гордилась своим умением понимать людей, хотя смутно догадывалась, что понимает тех, кто похож на нее. Слабые точки определяла безошибочно — так сказать, кто из них на что падок. Кто на деньги, кто на шмотки, кто на мужиков. Инкубаторские прямо, увидят ее костюмы в шкафу, от зависти содрогаются, Леню считают идеалом мужа, а ее, Ритку, балованной, утопающей в роскоши. А вот Митя как-то назвал ее рабыней. Он вообще слишком много порой понимает из того, чего сама она понимать не желает. Убить его тогда хочется, ей-богу.
Но Катерину Николаеву Ритка отпугнуть не смогла. Та прилипла к Дмитрию намертво. Оставался один, самый верный способ — вызвать у него ревность, чтобы навязчивая художница отошла на второй план.
— Если бы ты только мельком глянул на нашего директора
— ошизеть! Он ходит за мной по всему клубу, просто сдурел.
— Как за тобой не ходить, — посмеивается Митя добродушно. Он сидит, откинувшись, на диване. Ритка лежит, положив вытянутые ноги ему на колени. Он поглаживает ее ногу, как ласкал бы рассеянно кошку или собаку, думая о своем. О чем? Ей не угадать, она уже и не пытается. Можно только слегка отвлечь его от самого себя.
— Весь клуб, слышишь, просто гудит, говорят, у Маргариты директор под каблуком. Верчу им, как хочу. Да? Митя смотрит, прищурясь. Он подыгрывает ей — пусть порадуется, малышка.
— Надо мне как-нибудь зайти к тебе на работу, давно не был. — Нахмурился. Может, она серьезно увлечется директором? Он вдруг понял: ему этого хочется. А она вдохновенно о директоре начинает рассказывать, описывать рост, глаза, губы.
— Знаешь, когда он подходит близко, меня охватывает страх. — Ну пусть Митька поревнует, пусть! От ревности обостряется желание. Он склоняется над ней, подкладывает под ее голову свою узкую сильную ладонь. Она была права, права — ревность — великое средство! Надо еще note 171 сильнее подкрутить директора и так подстроить, чтобы Митя с ним столкнулся в кабинете!..
Она заиграется, думает Митя, целуя ее жесткий, правильной формы рот, обведенный темно-красным карандашом. Нет, он себя не идеализирует.
* * *
Еще чего, занимать ему денег, ворочаясь, размышлял Мура. Наташа сегодня еще раз спросила — может быть, все-таки дашь? Нет, нет, сказал — нет!
— Не кричи, — попросила она, — визжишь, будто тебя режут. Он ворочался, ворочался. Она легла на диван в столовой, объяснила: не хочу тебе мешать, а мне нужно срочно прочитать новую книгу, дали только до понедельника, а со всеми делами я не успела.
Она звонила Мите, хотела рассказать, что отец составил дарственную на дачу Сергею, ей предложил сад у черта на рогах, где хозяйка Томка, ее грядки, ее лейки, а Мите — вообще шиш, зачем Мите — он ведь и так богатый, у него талант, Мурка так язвит, — но телефон не отвечал: куда запропастился младший брат?.. Она лежит, листает книгу, думает. О Сергее, об отце, о Мите. А Мура ворочается, он любит перед сном пофантазировать. Когда был подростком, он придумывал, что встречает на дороге колдуна, вот так, по лесочку прогуливаясь в одиночестве и встречает. И получает от него волшебное кольцо, способное исполнять любое желание. Одну руку Мура прятал под подушку, вторую грел между своими согнутыми толстыми коленями, и сладко представлял, чего бы ему сильно-сильно хотелось! Но с возрастом фантазии стали иными — теперь Мура занят перед сном сложным делом — он конструирует взрывные устройства и разрабатывает планы взрывов. Например, сейчас, пока Наташка спокойно читает книжку, Мура осторожно подъезжает к плотине, той самой, что и образовала искусственное море, на берегу которого