— Вам придется поехать с нами. * * *
А на третий день хоронили. Шеф сообщил телеграммой, что скорбит вместе с семьей. Томе подруга подарила кружевную черную шаль. Она так давно о такой мечтала. Тома припудрилась, подчернила брови, надела красивые туфли, темно-синий костюм, черные чулки. Ей было немного стыдно, что чувство торжественное переполняет ее: жизнь, обесцененная бытом, обездаренная нудной работой, вдруг открылась со стороны неизвестной — вместо пьющего мужа, дерганого, нелепого неудачника, опутавшего несчастную Тому своей рваной судьбой, она накинула на Тому черную красивую шаль вдовы, подобную той, что так ловко и кокетливо носила уже пятнадцать лет ее мать.
Но когда опускали гроб, когда оказалось, что яма еще мала, и вороны, сделав круг над небольшой горсткой лю
note 203 дей, черной сетью упали на желто-зеленое дерево, Тома вдруг зарыдала громко и некрасиво, ощутив себя связанной навек с поднятым из могилы красным, узкоугольным гробом и скрюченным покойником в нем, связанной навек странной, только что узнанной ею, подошедшей незаметно и обнявшей ее за дрожащие плечи любовью. И упала Тома на руки одного из пришедших на похороны, хотя давно уже не бывавших в доме бывших Сергеевых друзей, забившись, как рыба с застывшими вылупленными глазами, и отвернулся Митя, чтобы не видеть ее выбившихся из-под шали волос и размазанного рта, и прижалась к нему Наташа, а Мура, приблизившись к ним, зашептал горячо: вот так и ты, Наталья, будешь рыдать, так и ты будешь убиваться, когда я умру…
С Дашей рядом стоял Кирилл. Воронка женской глубины, юная и сильная, уже затянула его — и вытолкнула вновь, связав пуповиной единой судьбы. И странно смотреть было Кириллу на гроб отца — точно и его хоронили, точно и его опустили в землю, но он все-таки поднялся из ее недр — однако отныне не в силах ступить от ее огня, прикованный подземным магнитом. Митя глянул сквозь него и увидел, как натянется однажды пуповина, зазвенит струной и порвется — и отправится Кирилл странствовать вслед за призраками предков своих по белым снегам, по зеленой траве, по желтым пескам одиночества, чтобы вернуться к Даше, гладившей сейчас, с лицом нежным и материнским, своими теплыми ладонями его ледяные пальцы, — но вернется другим…
Ритка, плача, закуривала. Будто ее собственной кровью омыли гроб. Будто она сама родила Ярославцевастар шего и Ярославцева-младшего — не они ли кричали, вырываясь из ее недр? И пока засыпали расширенную уже яму рыхлой землей, все внутри у нее болело. Это Митя, Митя превратил ее, холодную и равнодушную охот ницу за блестящим металлом, в страстную женщину
— и теперь все она воспринимала сердцевиной своего
note 204 нутра, той жаркой частью ее тела, что вынашивала дважды жизнь — и исторгала ее с собственной кровью.
Сигарета гасла, спички отсырели, а зажигалку она забыла в другом плаще. Утром шел дождь. Но ей удалось закурить, она нервно вдохнула дым, закашлялась — и тут мистическая мысль посетила ее: она ведь так часто представляла, как хоронит Митю, Боже мой, прости ты ее, Гос поди, но вот на самом деле хоронят, но не его, а брата его, Сергея, точно судьба услышала ее жажду, вняла ей — но заменила в последний момент одного на другого.
Господи, подумала она, прости меня, Господи.
Старая ее деревенская бабка часами простаивала на коленях перед иконой в углу избы. Надо окрестить Майку. Сходить в церковь и окрестить.
* * *
А вскоре на дачном участке закипела работа; Мура пригнал, как он выразился, надежных мужиков, выяснилось, что и в самом деле Сергей почти закончил второй этаж, явно кто-то из собутыльников помогал ему, косые стены они оклеили обоями, получилось симпатично, но Муру не удовлетворило: не по высшему уровню! Первый этаж он тоже решил перестроить, правда, чертежик нарисовала Наталья, но детали разработает исключительно Мура.
— Кипит, кипит страда! — хвастался он, позвонив вечером из поселка. — Старый сортир уже сломали, сделаем в доме, как у белых людей! Чистота — залог здоровья. Он начал строить баньку. Феоктистов привез камни, бак, трубы, эх, житуха будет, красота! Мура ликовал. Наташа приехала, посмотрела: да, строят хорошо. Еще бы самого Феоктистова не видеть и хвастливого бреда Муры не слышать. Пусть делает каждый, что умеет, рассудительно возразил Митя на ее жалобы, отнесись к этому философски; пальма на юге — обычна, в кадке — вульгарна, а на самом деле она никакая, так и человек: в пивном деле Феоктистов — король, для тебя — просто торгаш, а в сущности — он никакой. Но он будет таскаться на дачу,
note 205 плаксиво сказала Наталья, покусав губы, и я обязана буду его принимать. Не загадывай, сестра, Митя усмехнулся, сегодня в калейдоскопе один узор, а тряхнет его чья-то рука — и узор иной. Мура говорил, кивнула она, что и сам боится, в нашей стране в любой момент могут тряхонуть, поэтому торопится сколотить капитал. Урвать, пока деньги прямо на дороге валяются, — вот его цель. Мне бы радоваться, ведь муж, а мне противно!..
— Я о другом. Или почти о другом.
— То есть ты предлагаешь мне на все закрывать глаза? То есть, внутренне презирая, просто использовать их, делая вид, что я считаю какого-нибудь Феоктистова королем? Так? Но это же ложь! — она запнулась. — И ложь безнравственная!
— Не волнуйся, сестра, — Митя потрепал ее по плечу.
— Ты вполне можешь никого не обманывать и никого не использовать. У тебя есть свобода выбора. — Он улыбнулся.
— А Феоктистов не пропадет! Но сегодня он — король, а завтра окажется на том самом месте, на котором и должен быть — разбогатевший продавец пива…
— Но как долго этого завтра ждать?!
— Не майся ненужной рефлексией — пусть он помогает строить баню, пусть покрикивает на Муру. Значит, ему это выгодно, раз он за работу взялся. У них с Мурой своя игра.
— Я вот все переживаю, правильно ли я сделала, что отдала сад Томе, а нам оставила дачу? Кирилл, конечно, сможет жить у нас каждое лето…
— Тома — прекрасный садовод, она, между прочим, часть урожая уже несколько лет тайно от нашей семьи реализовывала на рынке. А Кирилла запишите собственником четверти дачи, вот и все. И совесть твоя успокоится.
— Откуда ты узнал, что Тома торговала овощами?
— Сам увидел случайно, вот и все.
— И никому не сказал!
— Все нужно говорить вовремя.
— Митька! — Наталья поглядела на него с каким-то детским испугом. — Я никогда бы не предположила, что note 206 в сложной ситуации, причем ситуации совершенно бытовой, именно ты сможешь расставить все по местам!
— У меня школа, — он засмеялся, — я так давно общаюсь с Леней — мог же я кое-чему не только научить его, но и сам от него чему-то научиться, не считаешь же ты меня совсем тупым?
— Но я считаю, что Ритка твоя — пустышка!
— Не говори так. — Он нахмурился. — Возможно, все люди вообще — единый организм, и то, что психологи называют бессознательным, — наша общая духовная материя, просто в одних она гуще, сконцентрированней, а в других прозрачней. Рита есть Рита.
— Но, прости, о чем с ней можно говорить?
— А с женщиной вообще не нужно говорить! Шутю. И вообще, ты просто ревнуешь, сестра!
— Но, по-моему, — Наталья вдохнула воздух, — ты к ней охладел! Точно туман пролетел, осев мелкими капельками на его лице. Он не ответил.
— Митя, — заговорила она вновь, — когда по участку шныряют эти сомнительные Феоктистовы, мне кажется, что наша дача уже не та, они заглушают какую-то нежную мелодию нашего детства! Ну, что ты улыбаешься? Это ведь ужасно — сейчас они везде! И там, где сидела наша бабушка с книгой, где вели мы с ней вечерние беседы, где ты делал свои первые наброски, — всюду они! Они! Только они!
— А ты воспринимай их как фантомы: возникли, достроили дом — и вскоре испарились.
— Скорее бы!
— И вообще, ты слишком дурно к ним относишься: они — очень живые и очень сентиментальные люди, хотя всё, что лишено утилитарного смысла, для них не существует. Представляешь, какая плоская реальность, в которой они движутся, их можно и пожалеть. Их агрессивность от близости к первобытности, которую они еще в себе не изжили… Но верят, я тебя уверяю, в романтическую любовь, ту пошлую романтическую любовь, восnote 207 петую плохими шлягерами… Им суждено еще множество воплощений, чтобы наконец хоть что-то начать понимать. А Феоктистов, — Митя опять засмеялся, — вспомнишь мои слова, еще тебе признается в пылких чувствах!