На террасе она задрожала, обними скорее, зашептала, обними же. Тепленькая такая, ну, как ребенок, ночные путанки, они такие мяконькие; она приникла к нему, он сел на старый стул, не выпуская из цепких пальцев ее кругленького локотка, она — к нему на колени, вскинула торопливо юбчонку, а под ней ничего! Купальник был мокрый, сняла, горячо шепнула ему в ухо. О, здорово, а ты ловкая, подруженька. Ну? Полувопросительно, полувластно, с хриплым смешком. Эге. Она впилась в его острые кривые зубы. Пушистенькая хищница ночи. Оторвалась. Ну и где? Он у меня, кстати, не так плох… О… Черт! Носит же Наталью по ночам!
Наталья ойкнула, заметалась: то ли обратно идти в дом, то ли по тропинке туда, куда и направлялась?
А пусть смотрит! Лунный свет воровато нырнул в темный омуток, окруженный прохладным незагорелым атласом. И, ткнув ему в шею горячей босою ступней, она быстро закинула ногу ему за спину. Скалолазочка, черт ее дери. Он убрал руку. Ну?! Хрипло. Чего он у тебя там?! Взвизгнула вдруг, точно гарпия…
— Сядь нормально, — осердился он, — это моя сеструха. Наталья, ежась — холодные капли первой еще ночной росы слетали на нее с кустов, — пробежала по тропинке обратно. Она ничего не сказала, и Сергей промолчал. Притихла и опустившая смуглую ногу ночная девица… Крупные, крупные звезды над крышами дачных домов и дальний одинокий лай бессонного пса.
note 36 Ничего не получилось. Он проводил подружку до ее хибарки — она гостила у знакомых — чмокнул в щеку: не сердись, малышка. Она повернулась к нему, сверкнула злыми пустыми глазами, выдохнула: не сестра была, не ври!
Он подождал. Калитка, впуская ее, ржаво пискнула и замолкла. Потом присвистнула дверь домишки. И хлопнула напоследок.
Не унывай, парень, сказал он сам себе, нам всем в привычку рисковать! Умейте проигрывать, граф! И вспомнил: он сам рассказал ей — когда, оторвав ее от вялой, ленивой подруги, вел между домов — анекдот про утонченного графа, с надеждой вопрошающего после первой брачной ночи: «Графиня, я надеюсь, вы беременны?» — «Ах, боже мой, граф, — пугается она, — но я слышала, что не всегда так получается с первого раза». «Боже мой! — восклицает граф горестно. — Неужели мне еще раз придется повторять сии гнусные телодвижения?!»
Он захохотал и сутуло, быстро, мелкими шажками побежал к дачке. Утром он вспомнил, что «Под пеньком» должно явно что-то оставаться, заторопился, смотался туда, выпил рюмашку, выпил другую, и, вернувшись за Кириллом, вновь, уже вместе с ним, поскакал, как серенький козлик — за грибами.
Он срезал влажные грибы и скрипуче орал: «Вот как, вот как, тру-ля-ля-ля!»
Вот как, вот как, тру-ля-ля-ля.
* * *
А Ритка заметила: после каждой ее измены заболевает Кристинка. Странная картина: температурная свечка до тридцати девяти и выше! Кристинка металась сначала, потом затихала, глазки ее глядели почти бессмысленно; всегда такая живая, подвижная прямо, как ртуть, сейчас она лежала покорно, тихо, точно вот-вот душа ее нежная покинет маленькое ослабшее тельце. Господи, только бы она не умерла! — молила Ритка. Всю ночь просиживала она над ребенком, девочку часто рвало, она меняла
note 37 ей простынки, приносила в чашечке водички, чуть ли не выла над родной постелькой. Всю ночь она курила, выходила на балкон, всю ночь заваривала и пила кофе. К утру девочка засыпала наконец, а к обеду следующего дня уже бегала, смеющаяся, резвая, шаловливая — будто ничего такого страшного и не было совсем. Не болела она, не мучилась ее бедная, изможденная мать, валившаяся с ног от недосыпа.
— Я в тебя вкладываю свое здоровье! — выговаривала ей Ритка сурово. — Ты съедаешь меня, съедаешь!
Девочка не понимала ее.
Митя сделал с ребенка несколько набросков. Ритке не
понравилось.
— Нарисуй ее в платье, которое Леня купил, финское платьице такое, мы еще гуляли, помнишь, в парк аттракционов ее водили в нем? Зачем ты ее рисуешь в майке?
— В майке нужно рисовать Майку, — пробормотал он, прощая ее непонимание.
— Какую еще Майку? Видимо, он уже привязался к ней. Даже порой скучал, если она не звонила дня два. Она же нарочно порой не звонила — боялась надоесть. Юлия Николаевна ей по секрету сказала: «Бойся только, девочка, его пресыщения. Он нуждается в новом. Ты должна всегда быть разной».
И она старалась. Пыталась и ревность вызвать — не получилось. Все ее настырные намеки на какого-то черноглазого и чернобородого он просто пропустил мимо ушей. Между прочим, через некоторое время вспомнил и пожалел: надо было Ритке подыграть. Пусть бы смешная обрадовалась, что он ревнует. Митя не любил разбивать иллюзии, а маленькая Ритка так сильно в иллюзиях нуждалась.
— И не думай, дорогая моя девочка, его женить. Твой Леня — муж, семьянин, он для тебя — опора, стена, а Митя — только художник. Ему самому нужна опора, его нужно терпеть, о нем нужно заботиться. А у тебя Кристина…
— Что вы, Юлия Николаевна, я все понимаю. Но Митю я люблю. note 38
— А его, Митю, и нельзя не любить. Они рассматривали семейный альбом: вот Мите годик, его держит на руках Анечка, нет, нет, он не похож на мать, а жаль, да, пожалуй, только мягким взором, мягким взором?.. …ты, девочка моя, не идеализируй, в с я к и й он, порой так поглядит — волк, помню, в годы послевоенные, может, сразу в сорок шестом, зашла я как-то в зоопарк, наверное, с маленькой Анечкой, а может и для газеты, что-то нужно было написать, подошла к клетке с волком, тот сидел, вытянувшись, смотрел вдаль, в степь свою, наверное, любимую, далекую, меня он и не заметил, своими светлыми прозрачными глазами туда, туда глядел, меня мороз по коже продрал — сквозь меня смотрел… Не считай уж его таким ангелом, хотя чист, честен, по-ангельски честен… Да, он в первом классе, до четвертого класса, пока я следила, а он, видимо, меня немного побаивался, отличником был, потом решила — да ну, мальчишка, зачем ему одни пятерки? — и съехал, а уже тогда много рисовал, и не так, как все, я даже тревожилась, какой-то необычный свой мир у него уже тогда был… а вот она… да, да, жена его, ну что ты — какая семья — поиграли и разбежались, и сама посуди, к чему бы ему такая дура?.. красивая? да смазливая просто, поразилась я, сердечная, признаюсь тебе, его выбору, по-моему, чтобы самоутвердиться, он стеснительный был… Он?! …И не подумаешь сейчас, а робок. …Никогда бы не подумала! …Прадед его тоже робок был, может, Митя чем-то на него и похож, тот не способен был ничего делать на людях, отец-то его был крупный священник, архиерей, не мог иметь детей, воспитал и усыновил племянника-сироту — моего отца, походил он на дядюшку своего, как две капли воды, злые люди поговаривали, что сын он его родной, а вовсе не племянник. Лгали. Хороший род — духовный, если бы не революция — было бы уже четыреста лет духовенства. Ну, правда, справедливости ради скажу — уже мой отец, в отличие от брата своего двоюродного, протоиерея, говорят, он потом в Канаду уехал, так следы и затерялись, кто его знает — где его потомки?.. Да ты, права, девочка,
note 39 сейчас многие своих находят, да уж его-то, конечно, давно нет — не до ста же лет он живет, а дети его, что они нам?.. Что мы им? …так, отец-то мой уже отошел от священничества, занимался редакторской деятельностью в какомто журнале, кажется, астрономическом. Я была девчонкой, когда он умер, а знаю только, что мама моя, Митина прабабка, была по отцу своему из рода польских дворян, всего лишенных и в Сибирь сосланных за польское восстание
— правда, мать-то ее, моя бабушка, была русской, сибирячкой — дочерью иркутского чиновника — видишь, как судьба ведет? Митина жена? Да забудь ты о ней, Риточка, забудь, он уже давным-давно все забыл, как старый фильм какой-нибудь…
* * *
…Как во сне получилось. Господи. Как могло такое получиться?! Ведь брат, брат, а не просто… Оттолкнула уже в последний момент. А гнилостные эти поцелуи впечатались в душу. И на коже, по всему телу, точно вмятины с грязью. От его пальцев. Наталья сидит у себя в кабинете. Понедельник. Больше она на дачу не сможет поехать никогда.