– Как его зовут?
Она посмотрела в окно. Потом выдавила из себя имя сына. Пока она произносила эти два слога, он лежал новорожденный у нее на руках, спал, уткнувшись носиком ей в шею, тянул к ней ручки, когда она приходила забирать его из садика, спотыкался на тренировке по гандболу и прихрамывая покидал поле с наигранно драматичным выражением лица, приходил домой из школы с расстегнутым рюкзаком и спрашивал, не против ли она, что он перекусил у друга.
– Красивое имя, – сказал не ее парень.
– Пора выходить, – о тветила она, поднимаясь с места.
На горке, пока они шли вниз к площадке для игры в буль[8], она выпустила его руку. Обнялась со своими надушенными коллегами, чмокнула в щеку босса, у которого на шее красовался шарфик, а его представила не как своего парня, а просто как приятеля. Фирма угощала напитками, закусками и бесплатной игрой в буль. Это был эксперимент. Заведомо неудачный. Но как ни странно, все сработало. Он не знал ничьих имен, при этом сумел организовать всех и провести турнир по булю. Он очаровал босса, сказав, что тот так мастерски играет в буль, что вполне мог бы завязать себе глаза шарфиком. Когда он отошел в туалет, двое коллег, и женщина, и мужчина, по очереди подошли к ней и поинтересовались, встречается ли он с кем-то.
– К сожалению, да, – ответила она, сама толком не понимая, с чего бы.
Солнце зашло, осела поднятая игральными шарами пыль, а он минут десять болтал с их практикантом о Рене[9]и о том, насколько он переоценен. Практикант, судя по всему, тоже когда-то изучал киноведение. Мост в сторону города разводили с равными промежутками времени, чтобы открыть проход парусникам с высокими мачтами. По ту сторону канала раздавалось вибрирующее уханье басов.
– Мы не на той стороне, – шепнул он ей на ухо и указал на молодых ребят с пластиковыми пакетами, которые тянулись в направлении звучавшей вдалеке музыки, уткнувшись в мобильники как в компасы.
Они были вместе, хотя нет, не вместе, скорее рядом друг с другом, уже полгода, когда она наконец рассказала ему, почему сын больше не живет с ней. Все началось, когда ему исполнилось двенадцать. Хотя нет, вообще-то все началось, еще когда он был у нее в животе. Своего бывшего мужа она встретила, когда ей было девятнадцать, а ему тридцать пять. Спустя год они поженились. Вначале он был просто предел мечтаний. Ну разве что немного ревнивый. Хотел проверять ее телефон, когда она возвращалась с вечеринок. Иногда вдруг объявлялся в дверях университетских аудиторий, где она занималась, чтобы поцеловать ее, а заодно чтобы она представила его парням, с которыми пишет курсовую. Если она ходила в кафе с друзьями, то на выходе обнаруживала семнадцать пропущенных вызовов. Но она объясняла все это его страхом потерять ее. Он слишком ее любит и поэтому цепляется за нее. Потом она забеременела. Он вбил себе в голову, что она нарочно ест то, что может повредить ребенку. Стал инспектировать мусорное ведро, чтобы проконтролировать, не ела ли она суши. Обнюхивать стаканы на кухне, чтобы убедиться, что она не пила тайком спиртное. А однажды отобрал у нее ключи и запер в их общей квартире. В другой раз разбил стекло в прачечной и угрожал порезать себя, если она не пообещает отменить запланированный девичник для подруги с поездкой в Копенгаген. Бывало, она высчитывала недели и размышляла, не лучше ли избавиться от ребенка. Но это оказалось невозможно. Она не могла. Внутри нее зрела жизнь, и она не сомневалась, что ребенок поможет мужу ощутить уверенность, которой ему так не хватало. Потом ребенок перестал расти в животе. Как будто чувствовал, что мир недостаточно безопасен. Бывший муж во всем винил ее, она – его. Когда младенец наконец появился на свет, сильный и здоровый, они продержались вместе еще полгода, а потом развелись. Дальше были суды, споры об опеке, разбирательства с социальной службой, встречи с адвокатами. Оба хотели получить исключительное право опеки, она переживала, что с сыном случится беда, если он останется с отцом, он был убежден, что она избивает ребенка у себя дома.
– Но это же все враки, да? – спросил парень, который, похоже, считал, что они вместе.
Она взглянула на него.
– Надеюсь, ты шутишь… Неужели ты думаешь, что я способна причинить вред собственному ребенку? – поинтересовалась она. – Я вспыльчивая. И разозлиться могу. Могу быть резкой. Но я никогда, никогда в жизни не била своего сына. Никогда-никогда-никогда-никогда. А муж внушил ему, что я его ударила, когда он был маленьким. Он внушил ему фальшивые воспоминания, и, как только сыну исполнилось двенадцать, он переехал к отцу[10]. Но у нас с ним все наладится. Я знаю. Нисколько в этом не сомневаюсь.