Каролина, так звали гимнастку, за кулисами оказалась человеком безразличным и холодным. Еще пятнадцатилетней сиротой она примкнула к цирку, не желая зарабатывать на обочине, поэтому для циркачей она стала почти дочерью – этакой Принцессой Цирка. А Вулко стал ее пажом. Ни цветы, ни конфеты, ни другие знаки внимания ее не впечатляли, и Вулко, отчаянно хватаясь за любую возможность показать ей свои чувства таскал ее реквизит, заступался за нее во время «разборов полетов», устраиваемых начальством, подвозил ее на работу и домой. За все это время все, чего удостоилось страдающее сердце Вулко – это скупой, сухой поцелуй в щеку. Ледяное сердце красавицы не удавалось растопить никакими ухаживаниями или намеками. Говорить с девушкой напрямую, Вулко боялся. Больше всего он страшился даже не отказа, а безразличия. Что гимнастка просто не воспримет всерьез его намерения, и просто все продолжится как раньше – она будет ходить с высоко поднятой головой, не обращая на него внимания, а грустный клоун так и продолжит таскать за ней реквизит, подвозить ее, заказывать для нее еду из собственной скромной зарплаты и брать на себя все ее «косяки».
Все изменилось в один прекрасный весенний день. Лучи солнца шаловливо влезли через пыльное окно прямо на лицо Вулко. Мать приготовила на завтрак его любимые драники со сметаной и, будто чувствовала, что ее сын собирается совершить что-то, что потребует всех его внутренних сил, сказала ему несколько ободряющих слов, присовокупив их торжественным «Carpe Diem, мальчик мой!».
Ловить момент Вулко готовился вот уж несколько недель. Обычно, в цирк он приезжал уже в костюме, а часто и в гриме, все еще стесняясь своих товарищей по цирку – не мог он в общей гримерке в окружении зеркал позволить всем увидеть рыхлое белое тело. Помимо этого, большинство коллег никогда не видело его без грима, и, за этой маской, словно за броней, он прятал свою нерешительность и неуверенность, перевоплощаясь в этакого мрачного балагура, всегда с черным юморком наготове. Но в этот раз Вулко изменил своим привычкам и наносить грим не стал. Как не стал он натягивать кажущийся почти антикварным клоунский костюм в рюшах и кружевах, придававший ему немного женственности, что лишь дополняло его образ на сцене, но совершенно не вязалось с его намерениями сейчас. Нет, на Вулко был строгий костюм, сшитый им на заказ с последней зарплаты – магазинные делали беднягу похожим на перекормленного пингвина или касатку.
Букет, лежавший на заднем сиденье автомобиля благоухал, словно цветы только что срезали с куста. Сто одиннадцать красных роз. Можно было бы счесть выбор букета тривиальностью, но Вулко знал, что его возлюбленная не отличается тонким вкусом, предпочитая простые вещи сложным и вычурным. До представления оставалось множество времени и перед тем, как нырнуть с головой в омут неизвестности, Вулко заглянул в общую гримерку – посмотреться в зеркало на всякий случай. К его глубочайшему разочарованию, в гримерке собралось немало артистов, которые, увидев Вулко в костюме и с цветами тут же начали по-доброму потешаться над ним, прекрасно зная, по какому поводу он такой нарядный. Но, постаравшись не обращать внимания на подколки товарищей, Вулко вытер пот со лба, поправил пиджак и направился в гримерку Каролины. Той принадлежала небольшая каморка в самом конце коридора – конечно, гораздо меньше общей гримерки, зато своя, полученная ей, как выражался старик-осветитель «за выслугу лет». На обшарпанной деревянной двери гримерки висела «голливудская» табличка в форме звезды – «Каролина Красинова». Глубоко вдохнув, Вулко вытер вспотевшую ладонь о брюки постучал. Из-за двери высокий, с легкой хрипотцой, голос предложил войти. Войдя, Вулко остолбенел. Перед зеркалом с подсветкой сидела она и сосредоточенно наносила блестки на веки. После темноты коридора из-за слепящего света лампочек у зеркала в первую секунду кавалеру показалось, что девушка абсолютно голая. Потом, конечно, глаза выхватили тонкую кружевную полоску трусиков и такой же черный лифчик. Девушка повернулась к Вулко и тот застыл, не в силах выговорить ни слова, лишь скользя глазами по точеной фигурке, татуировке в виде бабочки на внутренней стороне бедра и почти прозрачному шелку нижнего белья. Каролина улыбнулась, закинула ногу на ногу – медленно, театрально – и поинтересовалась у вошедшего, чего тот хотел. Вулко так и не смог пересказать Гофману свою речь. Насколько он мог вспомнить, в тот момент звучали какие-то сбивчивые признания и полные надрывного пафоса «либо мы вместе, либо мы больше никогда не скажем друг другу ни слова», потом грустный клоун противоречил сам себе, неся что-то наподобие «не тороплю тебя с решением, я готов ждать сколько нужно» и прочую бессвязную чушь. В конце концов он умолк, ожидая какого-то ответа, но девушка лишь подошла к нему, слегка прижавшись узкими бедрами, потрепала его светлые космы, промурлыкала что-то вроде «Большой глупенький Вулко» и просто вышла из каморки. Вулко стоял в узком пространстве между старым топчаном и столиком, пространство на котором было заполнено духами, тушью, блестками и прочей косметикой. И все? Долгая речь, костюм, цветы, недели моральной подготовки и…Она даже не отказала ему, как будто это и не требовалось, будто он и сам все понимал. И Вулко понимал. Понимал каждый день, глядя в зеркале на свой безразмерный живот, на свою намечающуюся лысину – прямо на темени, на свое просто, некрасивое лицо с носом-картошкой и белесыми, бесцветными глазами. И все равно не желал принять. С того дня прошло несколько недель. Вулко, упиваясь собственными страданиями, продолжал, тем не менее, таскать за Каролиной реквизит, подвозить ее на машине, но все это он делал в мрачно-вызывающем молчании, явно доставляя беспокойство девушке своим немым укором. И тот день не отличался ни от одного другого – все так же Вулко ждал ее в машине на набережной у Детского Острова. Принцесса Цирка, как всегда, заставляла себя ждать. Когда та появилась, грустный клоун открыл для девушки машину и дал по газам, возможно резче, чем планировал. Это не ускользнуло от внимания Каролины – ее паж явно собирался выйти из повиновения, что ей категорически не нравилось.