Но Андрей – именно так он попросил себя называть, оказался мягким и приятным человеком с глубоким, бархатным голосом и чем-то напоминал немного постаревшего Александра Гордона, чьи передачи мама Вулко любила смотреть по русскому каналу. Голос врачевателя душ вибрацией отдавался в старых деревянных стенах и полах приемной, казалось, проникал в самую душу – с этим человеком хотелось поговорить, хотелось доверить ему все секреты. Не было в его манере ни въедливого любопытства дознавателя, ни сухого безразличия чиновника. Было заметно, что Андрей с интересом слушает пациента, пытаясь вычленить какую-то ниточку, следит за каждым словом, словно коршун, чтобы в решающий момент вцепиться в болезнь когтями психоанализа и провозгласить – вот оно! Вот она, болезнь! Сейчас мы ее…
Но в первый его визит к Андрею Вулко лихорадило. Немного заплутав – чертовы Пражские круговые переулки – он-таки нашел спрятанную меж двух магазинчиков дверь и медную, будто мемориальную, табличку «Psychiater A.A. Gofman». С дрожью в сердце пациент нажал на кнопку звонка и дверь тут же издала препротивный сигнал – можно заходить. Поднявшись по крутой деревянной лестнице со скошенными ступеньками и даже споткнувшись пару раз от волнения, Вулко наконец добрался до двери в приемную, сжал потную ладонь в кулак и робко постучал по темной деревянной поверхности.
-Рojď sem, pane Vyscek.
Медленно втекая в дверь, Вулко оправдывающимся тоном уже затараторил:
-Прощения прошем, пан Гофман, меня к вам потому и назначили, что чешский мой нехорош, не смог бы я с другим врачом объясниться, я сербский и русский знаю хорошо и на английском еще пару слов, а чешский так как следует и не выучил, хлеб там купить или дорогу объяснить это я завсегда…
Вулко всегда тараторил, когда волновался. Сейчас он волновался еще больше, потому что также в моменты сильного волнения привык материться по-русски, привыкнув, что здесь эти слова не имеют своей силы, и теперь очень концентрировался на том, чтобы сдержаться и не приправить речь матерком. Андрей Ааронович уже поднимался со старого кожаного кресла, чтобы поприветствовать посетителя, но наперерез ему уже бежал маленький рыжий бульдог. Смешно прижав ушки, как у летучей мыши, французик положил лапки на колени толстяку и принялся ластиться, громко фыркая.
-Гарм, назад! – строго скомандовал психиатр, но песик и не думал отступать. Смешно болтая языком-лопатой животное усердно пыталось облизать руки грустного клоуна, тот не удержался и принялся гладить круглую бархатную башку.
-Прошу прощения, он еще совсем щенок, да и не самый послушный. Андрей, - протянул руку хозяин.
-Вулко, - собрался было ответить на рукопожатие толстяк, но вовремя понял, что вся его рука покрыта бульдожьими слюнями. Когда он уже собирался вытереть ладонь об штаны, психиатр протянул ему салфетку.
-Итак, Вулко, присаживайтесь, - указал «мозгоправ» на пухлое кожаное кресло – антипод того, в котором сидел сам психиатр – угловатое и жесткое, но обитое той же темно-коричневой кожей.
Идя к креслу, Вулко огляделся – приемная впечатляла как размерами, так и наполнением – обе боковые стены представляли из себя гигантские книжные полки, заполненные фолиантами разной степени антикварности. Стояли тут как современные издания по медицине и психологии, так и громоздкие пыльные трактаты по анатомии, судя по их виду чуть ли не с гуттенберговского станка. Кроме этого, на самых верхних полках стояло что-то совершенно невообразимое – этакие с бревно толщиной гримуары, ветхие, как сама Прага, с непонятными названиями на латыни. В стене напротив двери было панорамное окно полукруглой формы из которого открывался вид на близлежащие улицы, но если всмотреться – можно было увидеть отблески Влтавы а за ней шпили Собора Черной Божьей Матери. У книжных полок под стеклом, будто в музеях лежали всякие диковинные штуки – какие-то устройства, астролябии, вычурные кинжалы, а краем глаза Вулко даже, кажется, заметил мумифицированную руку.
-Коллекция человеческих заблуждений, - неопределенно махнул рукой куда-то в сторону всех этих чудес хозяин. Наконец, Вулко уселся в кресло. В ногах у него тут же устроился бульдог, по-лягушачьи вытянув задние лапки, и засопел. Психиатр пристроился на кресле напротив и приготовился слушать.
-Ну, в общем-то такая ситуация сложилась… К Вам меня направили. Я так-то раньше никогда…Вы уж подсказывайте, если что, - по-русски Вулко почти не говорил со дня смерти матери и теперь мысли рвались наружу быстрее, чем он мог выразить словами, так что еще немного помычав, толстяк замолк, а на уже наметившейся лысине выступили бисеринки пота.