Как и многие другие человеческие дела и занятия, садоводство может быть душеполезным, во-первых, если не превращается в страсть, во-вторых, если им занимаются тщательно и добросовестно. Как грязное, захламленное помещение, так и неухоженный сад вредят душе — и не только потому, что напоминают человеку о собственной его лености и необязательности, но и потому, что противоречат Божиему замыслу о прекрасно устроенном мире. Вид сада, заросшего сорняками, среди которых не "процветают", а мучаются культурные растения, рождает в душе грусть и тревогу, а вид сада, в котором человеческое тщание поддерживает порядок, вселяет мир, покой, ощущение законченности, гармонии, в конечном итоге — глубокого единения Бога и мира[209].
Занимаясь садом, можно заметить, что даже культурные растения как-то преображаются, если посадить их, например, слишком густо или в неправильном сочетании: либо они начинают хиреть, болеть, либо одно подавляет другое, либо просто нет того впечатления устроенности, которое обязательно должно возникать в саду. Напротив, растения, принесенные из леса или с поля (садоводы называют их "дикарями" и очень ценят), посаженные на правильное для них место, сразу начинают выглядеть как равноправные члены садового содружества.
Так что дело человека — возделывать землю, устраивать ее; согласно Ветхому Завету — потому, что так заповедано было Адаму[210] (может быть, можно предположить, что возделывание земли было ему в утешение, а необходимые для этого усилия — в наказание), а согласно Новому Завету — для того, чтобы быть соработником у Бога (см. 1 Кор 3:9), чтобы в кротости наследовать землю (Мф 5:5).
Усилий и кротости в борьбе с сорняками никогда не бывает слишком много (кротости отчасти способствует коленопреклоненная поза сражающегося с тернием и плевелами); эта борьба ведется непрестанно каждый год от начала оттаивания земли и до очередного ее замерзания. Вот из каких эпизодов она состоит.
Земля возделана; прилежный садовод делает это загодя, осенью, и с облегчением смотрит на ровную, чистую почву. Но уже через несколько дней из нее начинают упрямо пробиваться сорняки, напоминая об изгнанном бесе, вернувшемся в пустой дом (см. Мф 12:43–45; Лк 11:24–26). Что здесь поможет? — только кротость, только терпеливые постоянные усилия. Ведь даже если в соответствии с правилами агротехники — и с Евангелием! — сжигать сорняки, а не складывать их в компост, умножая тем самым свое "богатство" сомнительными прибавлениями, то все равно остаются семена сорняков, заносимые ветром и птицами. Еще хуже обстоит дело с нашими попытками сразу и без особых трудов улучшить почву, унаваживая ее: тут уж ростки сорняков (ведь никто не может помешать корове съесть траву с созревшими семенами) не только появляются в неисчислимом количестве, но, будучи снабженными усиленным питанием, поражают своей пышностью, кажутся особенно наглыми и самодовольными. А вся проблема в том, чтобы набраться терпения, не пытаясь одним махом резко улучшить состояние сада. Вот если навоз пролежит несколько лет, желательно так, чтобы зимой хорошенько промерзал, тогда он действительно сможет послужить культурным растениям, а не плевелам.
Допустим, что земля еще раз освобождена от сорняков и семена высеяны. Хорошо известно, что очень быстро из земли вылезает зеленый росток, и не один, и принимается увеличиваться буквально на глазах, — этакое торжество жизни. Вскоре почва сплошь покрывается зеленью — и все это плевелы, среди которых через некоторое время можно разглядеть хилые робкие росточки посеянного. И тут у садовода, как у работников из притчи о плевелах, возникает горячее желание выдрать все сорняки разом и как можно быстрее. Однако делать этого нельзя, нужно подождать, пока культурные растения развернут хотя бы два листика, а потом уж пропалывать.
Сравнение сорняков с лжеучителями и самой греховностью усугубляется тем, что выглядят они ("ведут себя", если можно так выразиться) не только нагло и самодовольно, но и глумливо. Самым страшным грехом называл глумливость Честертон, и действительно, мы знаем, как бурный ненавистник и гонитель христиан Савл превратился в пламенного апостола Павла, но вряд ли можем представить себе, как чистый пламень веры возгорается в душе, постоянная реакция которой на мир Божий — вялая издевательская ухмылка. Конечно, невозможное нам возможно Богу, хотящему всех спасти, но если склонность к глумлению не будет вырвана, отброшена и сожжена в самом начале пути, не помогут ни беседы, ни чтение, ни даже прилежное хождение в храм: что может дать пребывание в доме Божием тому, кто всегда и везде выискивает повод для издевательства как самого дешевого способа самопревозношения? Так вот, посев, заросший сорняками, как бы утверждает, что они непобедимы, что их, конечно, можно вырвать, но на смену придут новые, а нужные ростки при этом непременно погибнут.
209
Могу засвидетельствовать, что некая женщина, недавно похоронившая мужа и переживавшая период серьезного душевного напряжения, войдя в пышно цветущий сад, заплакала и перекрестилась, шепча: "Красота, слава Тебе, Господи!". Другая рассказывала, что в ее бедном деревенском детстве единственной отрадой были прогулки во дворе близлежащего монастыря, и не потому, что она была набожной, а потому, что весь монастырский двор был засажен цветами и даже в траве цвели во множестве маргаритки.
210
Иногда слова Господа, обращенные к согрешившим людям, обозначают как проклятие, между тем как в Быт 3:14 слово