После первого инсульта у Хизер — ей было всего пятьдесят — Малькольм отказался от крофта. Раньше он думал, что от такого решения у него сердце разорвется, что это совершенно невозможно, но, когда пришла пора, оказалось, что решать тут нечего. Он не мог поступить иначе. Состояние Хизер ухудшалось, она не могла за собой ухаживать (хотя сама она это отрицала), а врачи предупреждали, что возможен второй инсульт. Так что, если ей отпущено немного времени, Малькольм хотел провести его вместе. Они с Хизер давно пришли к соглашению, что детей у них не будет, и сейчас он испытывал только легкое сожаление, что у него нет сына — или хотя бы дочери, — которому он мог бы передать крофт. Иногда Малькольму приходила в голову идея, что когда-нибудь Томми может вернуться, и тогда он обрадуется, обнаружив, что крофт его дожидается. Но это была такая абсурдная фантазия, что Малькольм не делился ею даже с Хизер.
Раздел крофта причинил ему больше боли, чем сам факт продажи. Никто не хотел или не мог себе позволить купить все семнадцать акров. Так что в конце концов Малькольм продал три акра пашни Россу Джонстону, который присоединил их к своему крофту, а остальное — Роберту, у которого была самая большая ферма на острове и который хотел увеличить поголовье шетландских коров. Земля слилась с их землей, как будто бы ее не возделывала на протяжении поколений семья Малькольма. Он бы отдал все почти за так — настолько он был подавлен самим процессом, настолько хотел, чтобы все поскорее закончилось, но Хизер не могла с этим смириться.
— Тебе будут нужны деньги на жизнь, Мал, — говорила она ему. — Особенно когда ты постареешь.
И сердце его упало, оттого что она сказала «ты», а не «мы».
— Кроме того, — продолжала она, — хорошо бы, чтобы что-нибудь осталось и для Томми. Бог свидетель, много ему не достанется, но хотя бы что-то, правда?
Малькольм согласился с ней, зная, что она, как всегда, права. Он получил за землю справедливую цену (слишком высокую, как потом говаривал Росс в баре, но безо всякой злобы), так что смог отложить немного денег на старость и небольшую сумму для Томми, если, конечно, он когда-нибудь вернется.
6
Он, разумеется, испытал потрясение оттого, что его снова называют Томми. А потом оно прошло, и это, наверное, было еще хуже.
Оставшись на целый день один в доме, он не знал, чем себя занять. Малькольм отправился рано утром работать на чьей-то чужой ферме (он тактично не стал вдаваться в подробности). В тишине, образовавшейся, когда дядя ушел, Том слонялся из комнаты в комнату, полуосознанно трогая вещи. Он проводил пальцами по спинкам стульев, рассеянно касался столов, вел рукой по перилам на лестнице.
Он считал, что не помнит как следует дома, но оказалось, что это не так. Разумеется, он все помнил. Дом ничуть не изменился. Он думал, что подготовился, но как же был поражен, обнаружив, что Малькольм стал стариком, а Хизер больше нет. Он знал, конечно, — он же не сумасшедший, — что время не остановилось в его отсутствие, но до конца не осознавал этого факта: он ожидал, что Малькольм и Хизер остались такими же бодрыми и крепкими, что Малькольм по-прежнему целыми днями возится с крофтом, а Хизер работает в магазине, или развозит продукты, или вяжет в гостиной. Том не был уверен, что встретит теплый прием, учитывая то, что он игнорировал их многие годы, и то, как он вел себя перед отъездом, но все-таки он верил, что они его ждут. (Он плакал у себя в комнате о смерти Хизер в тот первый вечер и сам удивлялся своим слезам. Ведь он почти не знал ее по болыпому-то счету.)
Днем он поднялся к себе и достал со дна рюкзака телефон. Он посмотрел на него, с неохотой включил — в первый раз с того дня, как покинул Лондон. Одна полоска. Через секунду появилось сообщение от Кэролайн двухдневной давности: «Просто дай мне знать, что с тобой все в порядке, хорошо?»
Не особенно раздумывая, Том написал быстрый ответ: «Со мной все в порядке. Я на острове. Надеюсь, у тебя все хорошо».