Со всеми, кроме нее, он вел себя совершенно иначе. Он обращал к миру гладкое, улыбающееся лицо, и Катрину беспокоило, каким очаровательным его видят другие люди. От этого она снова ощущала, что сходит с ума, как будто бы вся его холодность вызвана исключительно ею самой, если она вообще ее себе не придумала. Конечно, он хотел нравиться людям, это было нормально. Но Катрина волновалась, как мало для него значит ее мнение, что она была единственным человеком, которому позволено видеть его таким, каков он на самом деле. Возможно, он не видел ничего дурного в том, как вел себя с ней, в своей холодности и критических замечаниях. Кажется, он верил, что она этого заслуживает. Иногда она и сама так считала.
Но детей в такой атмосфере она воспитать не может. Умного Никки и славного, беспокойного Томми. И милую Бет, которая стала уже проявлять большую живость характера, чем братья, и которая, если сможет продолжать в том же духе, вырастет гораздо более общительной и веселой, чем все они. Хотя дочка ее была еще такой маленькой, больше всего она тревожилась за сыновей. Они оба были чувствительными, задумчивыми и так пеклись друг о друге, что иногда у Катрины ком стоял в горле, когда она видела их вместе. Они всячески избегали конфликтов, и Катрина интуитивно знала, что они никогда не станут такими сыновьями, которых бы хотел Джон. Чем старше они будут, тем это будет очевиднее, и тогда ничто не защитит их от его разочарования. Катрина слишком хорошо знала ледяной характер этого разочарования. Она думала, что, так или иначе, она должна их спасти. Но с безнадежностью понимала, что от Джона нет защиты. Во всяком случае, пока ты рядом с ним.
Часть 3
1
Снова лило, Фиона сидела в спальне наверху, смотрела на дождь за окном и старалась не думать о Томми. Комната была в полном ее распоряжении: Гэвин уже десять лет спал в старой комнате Стюарта — с тех пор, как Фиона решила, что больше не может терпеть храп мужа. Когда Стюарт навещал их, Гэвин перебирался к Фионе, и об их обычном спальном распорядке они сыну не сообщали. (Фиона считала, что это расстроит Стюарта. Кроме того, она была уверена, что он что-нибудь на этот счет скажет.)
Фиона любила эту комнату: хрустящие белые простыни и розовое одеяло, опрятно расстеленное на кровати, все ее вещи аккуратно расставлены на комоде, никакого мусора, пыли, все очищено от низменного, нескладного быта ее мужа. Если ей снова приходилось делить спальню с Гэвином, она негодовала, хотя это и случалось всего раз в году, когда приезжал Стюарт. Тогда комната и пахла по-другому, и, на взгляд Фионы, приобретала неряшливый, грязный вид. Когда Стюарт уезжал, она была почти счастлива; она распахивала окно и начищала все от пола до потолка, меняла простыни — снова вступала в права владения. Если Гэвину было что-то от нее нужно, он никогда не заходил прямо в комнату, хотя и жил в ней почти тридцать лет, но всегда стучался и ждал за дверью, а Фиона не говорила ему «заходи», а встречала его в дверях, загораживая проход. Она это замечала и за собой, и за ним.
Фиона провела рукой по одеялу и рассеянно разгладила складки. Ей всегда нравилось застилать постель по утрам, ровно натягивать одеяло. Ей нравилось ощущение ткани под рукой. Сосредоточься на настоящем — это ведь теперь в моде, правда? Осознанность. Фиона как-то прочла об этом заметку, и ей понравилось. В прошлом было много такого, о чем она предпочла бы не вспоминать. Она полагала, что так происходит со всеми людьми ее возраста.
Но не так-то просто сосредоточиться на настоящем, когда перед тобой маячит прошлое, когда оно бродит по острову и неожиданно на тебя натыкается, когда оно приходит к тебе домой на ужин. И как же это неудачно, думала Фиона, что Томми так похож на своего отца. Никто ничего не забудет, поглядев на него хотя бы секунду. Но, по правде говоря, в нем были и черты матери. Сначала Фиона этого не заметила, но теперь, когда она его вспоминала, видела, что это так. Может быть, форма глаз или рот. А может, просто выражение. Фиона никогда не умела хорошо читать лица.
Она сделала для Томми, что могла, в память о Катрине, но он все испортил. Фиона считала, что он почти устроил сцену. Она пыталась после обсудить это с Гэвином, но тот сказал: «Все прошло не так уж плохо, Фи. Конечно, Джон для него больная тема, и потом, ты же знаешь Эда, когда он пьян. — А когда Фиона ничего не ответила, добавил: — Ягненок был вкуснейшим, дорогуша. Очень нежным». Она еле сдержалась, чтобы не напомнить ему о его собственной ужасной ошибке, как он назвал его Джоном, господи боже мой.