— А где ты был до сих пор? Может, на работе?
— Да, на работе. — Он озлился и прошел на кухню. Открыл холодильник, достал вино, налил, выпил залпом. — Это ты целый день дома торчишь, от нечего делать выдумываешь всякую ерунду.
— А круги у тебя откуда? От работы? Ты посмотри на себя.
— Да, я устал! — заорал он. — Устал! От тебя, дуры, устал!
— Еще бы, на два фронта приходится работать.
Он бессильно рассмеялся. Жену свою он не любил, но и расходиться с ней не собирался; не видел, что может поменяться в его жизни.
— Ну, на два фронта, ты довольна?
— Подлец!
— Что дальше?
— Подлец!
— В первый раз у тебя получилось более искренне.
— Какой ты подлец!
— Прекрати свое разнообразие. — Он вдруг заговорил устало. — Целый день мотался. У Витьки неприятности. Хандрит. Пить начал. Вот пришлось его откачивать, душевные разговоры вести.
— А тебе, конечно, больше всех надо, — уже заботливо-примирительно сказала жена.
— Но товарищ же, куда деваться. А ты бы что делала? Сколько ты на Светку сил и времени потратила.
Упоминание о ее благотворительной деятельности супруге было приятно.
— А что, Виктор правда пьет? — спросила она уже совсем заботливо. — Ему же нельзя.
Муж ответил тем же тоном глубоко озабоченного товарища.
— Пытался я с ним говорить. И так и этак. Ничего не получается. Ушел в себя, все вокруг виноваты.
— Плохо, — вздохнула жена и вдруг опять взвилась. — И ты был с ним все время? Ну, придумай что-нибудь!
— Если бы ты знала, как ты надоела мне со своими штучками.
— А ты уйди. Уйди! Что ж ты не уходишь? Трус!.. Ничтожество. Я думала, ты действительно настоящий мужчина, а тебя, кроме как на девок, больше не хватает. Кто она?
— Кто?
— Твоя «любовь». Фабричная или продавщица? Я знаю твой рабоче-крестьянский вкус.
— Прекрати идиотничать.
— Подлец!
— Не кричи, детей разбудишь.
— Пусть они знают.
— Ну, перестань, перестань. — Он взял ее за руки.
— Не прикасайся ко мне.
— Ларик! Малыш!..
— Я звонила тебе на работу, где ты был?
— Я тебе объясняю, был с Виктором, потом делегацию встречали.
— Опять врешь!
Он посмотрел на нее почти снисходительно.
— Иштван приехал. Завтра-послезавтра в гости придет, надо обед подготовить. Светку пригласить. Может, Виктора, пусть рассеется.
— Иштван? — Она понемногу начинала верить и понемногу успокаивалась. — А ты меня не обманываешь?
Он расстегнул портфель, извлек маленький сверток в подарочной бумаге, изящно перевязанный ленточкой.
— От Иштвана…
— Спасибо, — неуверенно сказала она.
— Глупый ты мой. — Он обнял жену, приласкал, поцеловал в щеку.
— Все равно я тебе не верю…
Он взял ее на руки. Понес через комнаты.
— Пусти меня, я не хочу! Пусти!..
Он уложил ее на кровать. Стал целовать.
— Маленькая моя!.. Соскучился по тебе!..
— Что ты делаешь? Свет погаси…
Он погасил свет.
Утром он проснулся.
Жена, разомлевшая, белотелая, породистая, лежала рядом. Ее красивое тело колыхалось в такт дыханию. Он посмотрел на нее и пошевелил брезгливо губами.
Жена зашевелилась, потянулась лениво, приоткрыла глаза.
— Здравствуй, мое солнышко, — сказал он ласково. — Ты проснулась?..
— Не люблю тебя. — Она заворочалась и повернулась спиной.
Не меняя выражения, он сказал так же ласково:
— А я тебя люблю, моя хорошая, спи, отдыхай.
Потом он тщательно и долго делал зарядку. Парень он был крепкий и сбитый.
Стоял под холодным душем.
Ожесточенно растирался полотенцем.
Занимался с детьми. Детей было двое. Юленька, старшая, очень закормленная и очень рассудительная девочка, она занималась музыкой; Никита — тоже сытый, ухоженный ребенок. К обоим он относился равнодушно.
— Покажи, что ты там нарисовал? — попросил он сына.
— Танк.
— Танк… Самолет… Тоже самолет… Этот у тебя нарисован плохо.
— А это американский.
— Ну и что ж? У них хорошие самолеты. Это они умеют… Корабль…
— Ракетоносец, — поправил сын.
— Понятно. А это у тебя кто? Собаки зайца ловят? Травят?
— Травят? — переспросил сын. — Волки. На оленя напали.
— А что ж у тебя олень такой маленький?
— А он в детстве рахитом болел.
— А волки не болели?
Сын хихикнул.
— Нет. Пап, а что Юлька ко мне пристает, рисунки мои трогает.
— Юля, зачем ты к нему пристаешь? Нехорошо, ты старше.
— А пусть он не ябедничает.
— Зачем ты ябедничаешь? Ябед не любят, Никита. И жаловаться никогда не надо.