Уж время, чтобы притереться, у нас точно найдется. Но... Не хочу с самого начала быть совсем один. И да, ты права, я уже не успею найти такого друга, как ты. И ты – тоже единственная.
- Единственная бывшая жаба, - горько прошептала Шурочка. Она сама не понимала, почему не согласилась сразу же, не ухватилась за такой шанс. Вечная жизнь пока существует мир – еще не рожденный! – ответственная работа – хранить его! – и Габриэль рядом – ее единственный друг. Друг. Всего лишь друг... Она зажмурилась, удивившись вспыхнувшей обиде, гоня ее, не желая даже краем сознания зацепить понимание, откуда эта обида взялась.
Теплая ладонь кубра накрыла ее вцепившиеся в стол пальцы.
- Ты – единственная девушка, которую я хочу видеть рядом с собой целую вечность. Своим другом, своей соратницей. И своей любимой.
- Что?!
Шурочка хотела открыть глаза, но голова закружилась, под закрытыми веками поплыли цветные пятна. Еще она хотела, чтобы Габриэль повторил эти слова снова, убедиться, что не ошиблась, что это правда. Но сначала нужно было осознать, что это именно та правда, которую она хотела услышать.
- Не торопись с ответом, ладно? Немного времени у нас еще есть. Подумай. Я ни за что не стану тебя неволить. И даже если ты захочешь остаться только моим другом, я буду счастлив разделить с тобой вечность.
Тепло исчезло. Скрипнул стул. Но прошло еще несколько минут, прежде чем Шурочка смогла открыть глаза. Габриэля не было. А на столе стояли блинчики с кленовым сиропом – ее любимые.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Изнанка миров застонала от очередного прокола. Неугомонные разумные снова что-то создавали, вечно живая Вселенная множилась и развивалась, и им не было дела до бесконечного ничто и никогда. Никто не мешал межмирью сжаться и затаится в предчувствии боли. Напуганные маги растеряли друг друга, убегая от кошки. Наигравшийся зверь мирно подремывал, делая вид, что его ничего не интересует.
Полумир облегченно вздохнул, ощутив воздействие того странного существа, что чуть было не отняло новую запечатленную. Существо было мудрым, от него тянулась различимая лишь изнанке миров пуповина к старому, давно забытому проходу. Уже разрушающемуся проходу, а значит, реальность, в который он вел, умерла. Если бы межмирье могло делать логические выводы, оно содрогнулось бы от ужаса и предвкушения. Потому что гибель одного мира всегда означает рождение другого.
Мгновенный спазм прокола оказался почти неощутимым. Зато сразу же зазвенел натянутой струной зов, такой сильный, что крылатая тварь, только что, казалось бы, крепко спавшая, взметнулась отпущенной пружиной, одним рывком поглотив половину не-расстояния до нового прохода. Изнанка миров дрогнула, закружилась вихрем, стремясь не отпустить, поймать. Но, не лопни осколками смеха и страха зов, ничего бы у нее не вышло.
Если бы полумир умел удивляться, он удивился бы. Если бы умел пугаться – пришел бы в ужас. Трехцветный зверь шел на зов совсем не так, как прежде. Кошка больше не скользила сквозь межмирье, не соотносясь с ним, как это делали все прочие. Но она и не повторяла безумных изгибов не-пространства, как во время охоты, когда изнанка сама соотнесла себя со зверем. Более того, тварь не спала, а лишь притворялась, внимательно отслеживая несуществующими чувствами малейшие изменения ничто. И анализировала их. Полумир был бы потрясен, узнай он, что зверь не только спрогнозировал зов, но и заранее вычислил, как поведет себя межмирье.
Сама же кошка как раз вдруг обнаружила в себе способность и удивляться, и пугаться. Более того, она была раздражена тем, что странный похожий-непохожий не успел облечь зов в слова. Ей хотелось их услышать. Потому что теперь она понимала не только интонацию, но и смысл. А еще крылатая тварь испытала обиду. Хозяйка была там, в проходе, но думала не о ней, своей любимице, и не ей радовалась. Кто-то другой, сильный и властный, но почему-то родной и понятный вызвал восторг встречи. И был он настолько важен, что хозяйка даже не вспомнила о грифошке.
Кошка недовольно заворчала, но злиться почему-то не хотелось. Хотелось разобраться. Это было новое и странное желание. Грифон покатал его на языке, покрутил перед глазами невнятными формами полумира. Не осознал. И все же разозлился – на межмирье с его законами. Мыши больше не интересовали кошку, она открыла охоту на ничто в никогда, которое пыталось ее удержать. И, пожалуй, осмыслить, чего зверь категорически не мог позволить.
Крылатая тварь прищурилась и по-новому оглядела окружающее ее не-пространство. Оценила его чуждость. Прочувствовала неосознанную враждебность. Вникла в необоснованную жадность. И поняла, что нельзя прорываться тараном, как глупые мыши. Прежде категорически доброжелательная, теперь кошка решила бороться за себя и свое возвращение к хозяйке. Однако эта мысль тоже вдруг показалась нелепой. У гордого зверя не могло быть хозяев. Друзья – да, те, кто любит – сколько угодно. Но равные. Такое положение вещей нравилось зверю намного больше, и его следовало утвердить в мировоззрении всех остальных. А для этого опять же следовало вырваться из враждебного межмирья.