— Сумасшедшая логика. Скажите мне лучше, Игорь Александрович, что такое счастье?
— Не знаю. Я не философ, а солдат, я больше действовал, чем размышлял.
— Но у солдат ведь тоже есть свое представление о счастье.
— Разумеется. — Он достает и начинает разминать новую сигарету. Неужели бросил курить и сейчас мучается? — Но оно всегда очень конкретно, это представление. Солдаты не любят абстрактных категорий; нам просто не когда ими заниматься. Для меня всю войну счастье заключалось в трех простейших вещах: победить, попариться в бане и отоспаться. Не в сыром окопе, не в землянке на нарах — шинель под голову, шинель на плечи; а на кровати, и чтоб простыни белые, хрустящие, и подушка, и ни одного выстрела…
— Удалось?
Наконец- то он поворачивается ко мне, и его серые, как у Лиды, глаза весело щурятся.
— Еще как! Шестого мая. На нашем участке фронта затишье было. В бане попарились, только веничка березового не нашлось, так мы рубашками друг друга стегали. Потом выпили по чарке, и завалился я в постель. Перины, простыни… Больше суток проспал. Проснулся — никак не могу сообразить, где я да что я. Вышел на двор, а тут из автоматов как врежут! Я бац на брюхо и за пистолетом тянусь: неужели немцы прорвались? А это победа. А я живой. И выедался. И в бане помылся. Что еще солдату нужно?!
Игорь Александрович чиркает спичкой и окутывается облаком дыма.
— А еще когда вы счастливы были? — спрашиваю, не отступаю я.
— Когда привык во весь рост ходить. Четыре года ползал, в кровь въелось: чуть где грохнет. — падай и занимай оборону. Это, если хочешь знать, самое большое счастье — ходить в полный рост. — Он глубоко затягивается и гасит сигарету. — Что-то Ольги долго нет. Знаешь, никак не могу представить себя в роли деда.
— А я в роли отца.
— Мы из него сделаем смелого человека. Настоящего солдата. И все-таки дед из меня будет ерундовый. Ни одной сказки не знаю. Забыл. Наново перечитать, что ли? А ты-то хоть знаешь сказки?
— Знаю одну. Мне как-то Лида рассказала.
— Одну — мало. Они дотошный народ, малыши. Замучает…
— Что ж, будем почитывать вместе.
— Согласен. Ну-ка, погоди, кажется, Ольга идет. Точно, она.
Игорь Александрович спешит к двери, щелкает замком, и Ольга Максимовна, не снимая коричневого пальто, заходит в комнату, опускается на табурет и говорит:
— Сын.
И плачет, закрыв лицо руками.
— Уже?! — кричим мы с Игорем Александровичем и тормошим ее с двух сторон. — Какой?
— Обыкновенный, — всхлипывает Ольга Максимовна. Господи, откуда я взял, что она чопорная и надменная, обычная стареющая женщина, которая без памяти любит свою единственную дочь, глаза красные, видно, наревелась там, в больнице, на радостях. — Вес — четыре двести, рост — пятьдесят шесть сантиметров. Представляете, у такой хрупкой девчонки — четыре двести и пятьдесят шесть…
— Богатырь! — хохочет Игорь Александрович и хлопает меня по спине так, что во мне все начинает гудеть, словно в телеграфном столбе. — Ай да Лидка, ай да молодчина, елки зеленые!
— Как Лида? — спрашиваю я и чувствую, что у меня дрожат губы, — Ольга Максимовна, умоляю, скажите, как Лида?
— Нормально, — она размазывает ладонью по лицу слезы. — Врач сказала, что роды были легкие. Послушайте, мужчины, давайте приберем здесь немножко и пойдем в город. Нужно купить пропасть вещей, у них ведь ничего нет, даже кроватки. Саша, дайте мне, пожалуйста, какой-нибудь Лидушкин халат.
— Сейчас поищу, Ольга Максимовна, — отвечаю я и бросаюсь в спальню. Вот будет фокус, если у нас нет не только кровати, но и халата. К счастью, на тахте валяется что-то легкое и цветастое, и я перевожу дух и, оглянувшись на приоткрытую дверь, вытираю этим цветастым со лба пот, как лейтенант Сережа когда-то вытирал ослепительно белей перчаткой.
93
Сутулый шофер, который отвез Лиду в больницу, улыбнулся:
— От этого не помирают. Ольга Максимовна всхлипнула:
— Врач сказала, что роды были легкие. Игорь Александрович грохнул меня по спине:
— Ай да Лидка, ай да молодчина, елки зеленые! Пичуга, а такого богатыря родила!
И даже кукушка…
…- Кукушка, кукушка, сколько мне жить?
Все говорили такие правильные, такие хорошие слова. А Лида умерла. В ту же ночь.