59
— Такси! Эй, такси! — кричу я, и зеленый огонек, вынырнувший из-за поворота, останавливается возле нас.
Мы садимся на заднее сиденье, и шофер в блестящей кожаной куртке отрывисто спрашивает:
— Куда?
Лида смотрит на меня, я — на Лиду.
— В аэропорт.
Шофер кивает, нажимает на акселератор, и мы несемся в противоположный конец города. Совсем не потому, что там какой-то особенный ресторан, просто там за окном взлетают и садятся самолеты, там острее ощущаешь время, а не только вкус еды.
Лида сидит строгая и прямая, и блики от уличных фонарей, мимо которых мы пролетаем, падают на ее лицо. Блестит черной кожей широкая спина шофера. В открытый ветровичок тянет сухим жаром от нагретого за день асфальта. Текут по тротуару люди — темные силуэты и желтые пятна вместо лиц.
— Улетаете? — Шофер лихо проскакивает под желтый свет.
— Улетаем, — с готовностью отвечаю я, а Лида дергает меня за рукав: как, мол, не стыдно.
Шоферу хочется поговорить, видно, просидел день молчком за баранкой — скучно.
— Далеко, если не секрет?
— На Колыму.
Шофер смеется каким-то тоненьким смехом, его кожаная спина вздрагивает.
— Колыма, Колыма, веселая планета, «двенадцать месяцев зима, остальное лето… Врешь, парень, кто же так на Колыму едет, особенно если добровольно, — без узлов, без чемоданов?
— Значит, мы будем первыми!
— Не-е, первыми не будете. Там уже народу битком.
— На Колыме? — недоумеваю я, неужели он принял всерьез этот треп?
— Ближе. В ресторане.
— Слушайте, — говорю я, — как вы угадали?
— Да уж угадал. Вы что — сегодня поженились? Теперь подскакивает Лида.
— А вы случайно не колдун? Шофер смеется.
— Значит, правда?! — Он круто разворачивается и останавливается у здания аэропорта, — Да у вас же это на лицах написано, чудаки! Я перед вами мужа с женой вез, со стажем супруги. Уж так они всю дорогу друг друга грыз ли — слушать тошно. Хоть ты останови машину и высади. А ведь когда-то, наверно, тоже сияли, как вы… Ладно, ладно, ребята, думаю, что с вами этого не случится. — Он отдает Лиде сдачу и почему-то вздыхает. — Очень у вас лица счастливые, завидно…
60
А наш столик — у окна, которое выходит на летное поле. Далеко-далеко по этому полю бегут пунктиры огоньков — зеленых, красных, фиолетовых… Матовой шершавой белизной отсвечивает длинный бетонный язык взлетной полосы.
Слева, возле ангара, сбившись в тесный кружок, стоят самолеты, пузатые, неуклюжие с виду АНы с огненно-красными полосами вдоль бортов, и изящные, как оперенные стрелы, ТУ — с голубыми. Улететь бы сейчас, но куда? А главное — зачем? Лида рядом, у нее влажно блестят глаза, а под яркими люстрами колеблется сизовато-прозрачное облако папиросного дыма, — куда и зачем мне улетать?
Ей хорошо здесь, среди приглушенного гула людских голосов, обрывков чужих, непонятных разговоров, взрывов смеха, прерываемых грохотом взлетающих и садящихся самолетов и хрипом репродукторов, объявляющих посадку, у нее порозовели щеки, обычно фарфорово-белые, и дышит она глубоко и ровно, и обводит зал смеющимся ожидающим взглядом, — чего она ждет? Чуда? Я правильно сделал, что привез ее сюда, в моей конуре можно заплесневеть, и даже не заметишь. Позже мы где-нибудь займем на макароны, если не хватит, а у нее нервы взвинчены до предела, пусть немного развеется.
Оркестр играет слишком громко, будто музыканты сговорились непременно перебить рев самолетов и гул зала. Мой отец тоже когда-то играл в ресторане, только не в таком шикарном, с самолетами за окном. Наш ресторан был маленьким, с деревянной эстрадой, там пахло салом и подгоревшим луком — однажды мать завела меня туда, и я потом долго не мог избавиться от этого запаха. Сейчас отцу, наверно, было бы столько, сколько вон тому скрипачу, с головой, как яйцо, поставленное на попа. Скрипач судорожно зевает от скуки, еще бы не скука — каждый день играть одно и то же людям, которые больше заняты коньяком и водкой, чем музыкой. Представляю, каково было отцу играть в ресторане «Очи черные…» и мечтать о Скрипичном концерте Чайковского! Так он и не сыграл этот концерт, и я не сыграл, и не люблю я его, терпеть не могу Скрипичный концерт.
Старый скрипач судорожно зевает и равнодушно пиликает на своей скрипке что-то тягучее, как патока, а на площадке посреди зала вяло топчется несколько пар — танцы помогают пищеварению, танцуйте… А за соседним столиком, в компании каких-то пижонов в пестрых пиджачках и затянутых галстуками югославских нейлоновых сорочках, которые не нужно гладить, сидит Костя Малышев и собачьими тоскующими глазами смотрит на нас… на Лиду — она еще не заметила его, она отвернулась к окну, к самолетам. А может, она нарочно отвернулась? Черт меня дернул привезти ее в этот ресторан! Будто мало в Минске ресторанов, где можно, не нарвавшись на Костю Малышева, выпить рюмку водки и съесть кусок мяса с картофелем вместо опостылевших макарон в честь такого события, как женитьба.