— Хорошие новости? — поинтересовался он у Даринки, не отрывая глаз от журнала, когда та распахнула дверь в зал.
— Сойдут, — пожала плечами Горянова и решила больше не тянуть, — ну — с, Альгис Саулюсович, может, теперь Вы сообщите мне, чему обязана за столь поздний визит? Неужели решили лично передать мне средство связи? Напрасно беспокоились… Лилия Павловна могла вполне порадовать меня утром в офисе.
Истомин положил каталог на журнальный столик и откинулся на спинку дивана, скрещивая ноги и руки. И Горянова вмиг почувствовала себя не дома, а на приеме у какого — нибудь большого начальника.
— Присядь, Дарин, — тоном, не терпящим возражений, приказал он.
Девушка усмехнулась, усаживаясь в кресле напротив:
— Премного благодарна, Альгис Саулюсович, что Вы позволили мне сесть в моем доме…
— Так и будешь со мной на Вы?
— Буду… Мне так понятнее…
— Ясно… — Истомин решительно выдохнул. — Не так я представлял наш с тобой разговор, Дарин…
— Мечты они вообще мало что имеют общего с реальностью, — язвительно усмехнулась Горянова, получая в насмешках необходимую ей силу самообладания, — Вы продолжайте, не стесняйтесь.
Истомин прожег ее взглядом, но потом продолжил, снова устраиваясь на диване:
— Несмотря ни на что, — начал он твердым властным тоном, — я рад, что приехал, хотя, если честно сомневался.
— Я всегда знала, что вы решительный мужчина, — Горянова не смогла сдержать наглую улыбку.
— Но… — Истомин откашлялся, — мне хотелось, чтобы в первую очередь меня выслушал твой парень. Однако раз его нет, то… — он вдруг остановился и уже с какой — то мальчишеской улыбкой продолжил, — всегда думал, как ты живешь.
— Интересно было?
— Интересно…
— И как? Понравилось?
— В целом — да! Все модно, красиво, строго, дорого… Все для одной успешной девушки.
— Все, как Вы и ожидали?
— Нет! Мне почему — то казалось, что здесь будет много уюта, шерстяных вязаных вещей, цветов и розовая чашечка с золотым ободком.
— Вязать не умею. Цветов нет — вянут, кактус вместо них, а чашечка имеется, — усмехнулась Горянова, — но только она не розовая…
— Не сбивай, меня! Не уводи в пространные дали…
Горянова фыркнула и подняла, как тот Фриц, две руки, сдаваясь.
Истомин качнулся вперед, складывая руки перед собой в замок, и плотно ставя ноги на пол.
— Я в большом долгу перед тобой, — начал было он глухо, но Даринка его прервала, протестующе замахав руками:
— О нет! Только не это! Прекращайте, Альгис Саулюсович! — и она вскочила с кресла, немного нервно шагнув в сторону, а потом снова опустившись на место. — Хочу Вам напомнить, — продолжила она твердо, что Вы ни о чем меня не просили, и все, что я сделала, я сделала сама, и Вам не стоит теперь испытывать ко мне давящее чувство вечного должника. Идите с миром, Альгис Саулюсович, — добавила она зло и резко, — я рада, если смогла Вам помочь! И на этом все! Закрыли вопрос!
Он резко встал с дивана и в одно мгновение навис над ней, протягивая руку, Даринка недоуменно тоже протянула ему свою, а Истомин одним движением вытянул её из кресла, тягуче притягивая к себе почти вплотную, скользнув властно рукой по спине и заключив ее в объятия.
Даринкино сердце застучало, как сумасшедшее, она хотела отстраниться, но он не дал.
— Почему? — властно продолжил он. — Почему ты помогла мне? А? И еще один вопрос, который не дает мне покоя, откуда ты узнала о Юргисе? Я не афиширую эту информацию, если не сказать больше, я её тщательно скрываю!
Горянова пыталась вывернуться из его цепких объятий, но он крепко держал ее, заставляя паниковать.
— Разговор… — решила признаться она. — Я случайно услышала Ваш разговор с мамой, тогда, в Питере, и просто связала потом в «Праге» все воедино…
Он дернулся, и кривая улыбка испортила его красивый рот:
— Пожалела? Ты меня банально пожалела? А я, дурак…
— Нет, — тихо шепнула Даринка, — просто все было таким несправедливым… Знаешь, Альгис, — и она мужественно встретилась с ним взглядом, — я ведь тоже не умею говорить «нет» тем, кого люблю… Я столько вынесла из — за этого, и мне не хотелось, чтобы и ты… Ведь ты, Альгис, большая умница, — и сразу откуда-то стали наворачиваться слезы, и Горянова попыталась их сдержать, жалко улыбнувшись, — ты сумасшедший трудоголик, и ты просто очень хороший человек. Мне показалось несправедливым, если какая — то эгоистичная дрянь отнимет у тебя все это. Ведь я знаю, как это больно, как это мучительно больно, когда у тебя отнимают то, что ты заработал своим потом и кровью. Я не хотела этого для тебя… И это не жалость! Это понимание…