— Правильно, говоришь, Горянова, — усмехнулся, проходя мимо, Роман Владимирович, — у них, у королев, сплошная головная боль, а не жизнь… так что давайте, Даринела Александровна и Ольга Николаевна, прекращайте светский раут и за работу, вас ждут грешные земные дела!
— Умеете Вы, Роман Владимирыч, настроение с утра испортить, — пробурчала Завирко, когда он скрылся за дверью — сатрап…
— Я все слышу, — крикнул Савелов.
— Чего? А так? — снизила голос до шепота Олька.
— И так! Работать, быстро!
— Пипец! Горянова, он Большой ух! Вот он кто!
— Завирко! Не начнешь работать, большое ухо будет у тебя! — снова крикнул из кабинета Савелов.
Пока девушки изумленно смотрели друг на друга, переваривая столь разительные перемены в возможностях начальства, подошел Маркелов и гаденько так заржал:
— Девки, вы чего, не знали, что у нас вчера вечером прослушку поставили, — и пальцем показал на маленькую серенькую коробочку на стене, возле которой стояли подруги, — генеральный распорядился, во избежание, так сказать, промышленного шпионажа.
— Етить твою кочерышку! Опять Альбертик чудит, — выдохнула Завирко, и они с Горяновой прыснули. — А я уж, грешным делом, подумала, что Савелов крептонита объелся, — снова шепнула Завирко, предусмотрительно отойдя от коробочки на значительное расстояние.
— Маркелов! А сколько их? — шепотом просигнализировала коллеге Горянова.
Тот поднял вверх два пальца и показал на стол Резенской, возле которого на стене также еле виднелась серая коробочка.
— Вот урод!
И что тут скажешь? А ничего! Про генерального, как говорится, или хорошо, или ничего. Тэ́рциум нон да́тур…
К двенадцати часам Горянова позвонила Ванечке раз десять. Тревожно саднило сердечко, но Даринка, далекая от паники, решительно успокаивала себя привычным способом — вгрызаясь в работу. А часа в два вдруг раздался звонок, звонил папа:
— Доча, — сказал он, — ты бы приехала сейчас…
— Что — то срочное, пап?
— Да разговор есть… Может, приедешь в обед? Только как будешь подъезжать, позвони, выйду, тебя встречу.
— Зачем встречать? Я сама дойду…
Но отец прервал и сказал так, как умел говорить только он, очень твердо:
— Позвони! Поняла?
— Хорошо! Только, папа, точно ничего не случилось?
— Все живы, доча, — и он положил трубку.
— Блин! — заволновалась Даринка и побежала к Савелову.
— Опять отпрашиваешься? — возмутился тот, но потом поостыл, глядя на взволнованную Горянову. — Случилось что?
— Не знаю… Я к отцу смотаюсь ненадолго? А?
— Давай! Отзвонись, если что.
— Угу! — и Горянова выскочила, на ходу надевая пальто и влезая как — то сразу в сапоги.
Уже на улице она вспомнила, что сегодня без машины и стала ловить частника. Им оказался какой — то приезжий баран, совсем не знавший города и привезший Горянову к родительскому дому с другого бока. Оттуда шагать было до подъезда далеко и идти не привычной дорогой через арку, а из — за угла дома по обледенелому тротуару.
Выходя из машины, Даринка отзвонилась.
— Я уже на улице, жду, — сказал отец и сбросил вызов.
И Горянова поспешила, она так старалась не упасть на скользкой дорожке, что совсем забыла смотреть по сторонам и даже как — то странно позабыла, что отец должен встречать ее у подъезда… Она быстренько набрала код, и дверь пиликнула, впуская Даринку в теплое нутро. Горянова всегда поднималась на лифте, но сегодня было слишком тревожно, так что она решила немного пошагать по ступенькам, чтобы успокоиться.
На третьем этаже возле окна в свете неяркого декабрьского солнца самозабвенно целовались двое… Высокий мужчина и светловолосая хрупкая девушка. Они никого не замечали вокруг, и лишь тихие вздохи и шуршание курток нарушали звонкую тишину, потому что и Горянова обмерла, увидев их, и забыла сделать шаг. Она резко закрыла свой рот рукой, изо всех сил пытаясь сдержать страшный крик, и, повернувшись, на цыпочках стала спускаться назад, туда, где холодный морозный воздух все делал таким ясным и понятным.
Тяжело дыша, она выскочила из подъезда и быстрым шагом пошла прочь.
— Дарина! — голос отца прорезал пространство.
Он, оказывается, встречал ее у арки и совсем не понимал, почему дочка оказалась позади него. Потерянное Даринкино лицо все сказало ему, и он побежал к ней отчаянно, изо всех сил, как когда — то в детстве, когда она упала с высокий качелей:
— Девочка моя, — с силой прижал он ее к себе, уже понимая, что опоздал, — пусть их, шалав! Слышишь? Забудь! Не стоят они твоего мизинца! Доченька! Слышишь? Не стоят!