- Завтра едем к Вере Григорьевне!
* * *
Вера Григорьевна, бабушка Ивана, добрая женщина со стальным характером, которая вырастила внука, жила в семидесяти километрах от города в деревеньке со смешным названием Крутое. Когда-то это было большое село, а сейчас… несколько десятков старых, подлатанных домиков. Ей было уже глубоко за семьдесят, но её фигуре и волевой стати могла отдать должное неувядающая Джейн Фонда. Ровная и сухая, неутомимая Вера Григорьевна с утра уже занялась обрезкой своего яблоневого сада в пятнадцать старых деревьев. Когда Даринка и Иван, вставшие с рассветом, чтобы успеть на первую электричку, подходили к дому, она эту работу уже закончила и лишь стаскивала обрезанные ветви в центр сада, чтобы потом крупные распилить и убрать, а мелкие тоже приготовить для розжига: Вера Григорьевна крайне редко включала отопление, предпочитая зимой греться по-старинке, углем.
- Ваничкя, Дарушечкя! – всплеснула она руками, бросая дело и спеша навстречу. Обцеловала каждого в обе щеки, привела в дом, который всегда поражал чистотой, белизной накрахмаленных шторок и рушника у иконы, стойким запахом ванили и земляничного варенья.
- Вера Григорьевна, вы сегодня уже пекли что-нибудь? Пахнет вкусно! – улыбнулась Дарина, входя в горницу.
- Нет ишшо! Токи поставила! Как знала, что приедетя! Тесто ужо два раза подбявала. Скоро ставить буду. Ванюш, печку мне истопи!
- Мам! Давай на газе приготовишь. Это ж проще.
- Хляди, какой выискалси! Прошше! Это ты там у городе своем прошше делай, а я и так сподоблюсь, чай не бязрукая! Да мне вона твоя Дарушка помогнёть. Да?
Даринка кивнула: мол, конечно, помогу. Иван, едва переодевшись в рабочее, пошел растапливать печь и выполнять мужские дела, которые его ждали ещё с прошлого раза, а Горянова уже скинула курточку, оставшись в легком свитере и джинсах, сняла с крючка белоснежный, расшитый красной тесьмой фартук и засучила рукава:
- Я готова! Что делать, Вера Григорьевна, командуйте!
- Руки помой с дороги, помогальшица! А тама, что найдешь, то и делай! Рукам — работа, душе — праздник! Хош мне оконья вымой, а то заморозки обешали, а у меня всё руки не дойдуть. А как тесто подымится, там и пирожки лепить сядем. В две руки – работа споре!
Даринка решила помыть окна. Расположилась знатно. И увлеклась! Надраивая старые небольшие оконца, вычищая запавшую между потрескавшимися ставнями грязь, она снова погрузилась в размышления, не дававшие ей покоя. Она думала о том, почему сильные духом люди прогибаются под обстоятельства. Почему она сама в который раз прощает Эльке её небрежение, проглатывает боль от того, что уже давно в сердце родителей нет для неё места. Что они любят её по привычке, как успешную, не доставляющую им забот дочь, которой можно при случае похвалиться. И почему родительская бескорыстная любовь так нужна ей? Почему она до ужаса боится разрушить остатки того тепла, что ещё горят в их сердцах.
Несколько раз, проходя мимо неё, Вера Григорьевна бросала на Даринку внимательные взгляды. Потом села рядом, наблюдая, как сильно и яростно отдраивает Даринка очередное стекло и вычищает старую раму, меняя слишком часто воду, бегая то и дело из сеней в горницу.
-Что й ты сёдня, как угорелая, носишси? – начала она осторожно. – Сердце не на месте? Подойди-тко! Сядь! Гляну!
Даринка сначала не поняла, что хочет от неё Вера Григорьевна, но потом, сполоснув в тазе руки, вытерла их краем фартука, прикрыла оконную створку и села рядом на кровать, совсем рядом со старыми часами, сразу под железной цепью с маятником в виде огромной кедровой шишки.
А меж тем Вера Григорьевна охватила лицо Даринки двумя руками и всматривалась ей в глаза, в лоб, в губы, словно читала что-то… Но вот старая женщина отняла ладони и вытерла краем фартука уголки своих губ:
- Слава табе, Господи! – перекрестилась она. – Слава табе! Уж, прости ты меня, Дариночка, грешную! Озаботилась! Уж, делом, подумала: можа кто у ей появилси! А то носишси без продыху, словно вожжа под хвост попала, словно замаливаешь что. Ан вона вижу! Нет! Не мужик это! Передком не думаешь! Вины на табе нетути!