— Эта умница обыграет тебя, Мар, облапошит и сама станет во главе королевства, — тут же попенял сам себе.
Что значит — кровь. Прадед Катарины, помнится, был знаменитым вором, которого так и не уличили в хитроумных проделках. Все знали, все всё понимали, но ни к чему не могли придраться. А фальшивое золото, им созданное, до сих пор не вышло из оборота, и, если его замечали и изымали, то лишь потому, что, век спустя, оно стало ржаветь.
Марион вспомнил, как соблазнял красавицу в вечер прошлого бала, и усмехнулся. Кто кого, кто кого…
Бала, который должен был стать началом его сватовства к Белоснежке. Второй вероятной союзницы, которая сейчас вряд ли согласится на союз. Марион сам, своими руками передал королеву брату, и можно быть уверенным: Дезирэ этим непременно воспользуется.
— Братец хочет стать королём, — прошептал средний принц, — это очевидно. И главный вопрос для меня сейчас: насколько мне на это не наплевать?
Марион никогда не хотел быть королём. Его тошнило и от политики, и от этикета, и от придворных интриг. Если бы можно было просто подмахнуть отречение от престола и жить радостно и счастливо, он бы именно так и сделал. Проблема заключалась в том, что так не бывает. Стоит подписать отречение, и ты — труп. Всегда. Во все времена. Потому что ни один монарх не оставит в живых возможного претендента на престол. Саму вероятность свержения его власти. Никогда.
Тем более, если этот монарх — Дезирэ.
— Так что, Гильом, братишка, мы с тобой, кажись, обречены.
Тихий шелест небольшого водопада не заглушал пения птиц. Марион повернулся на бок и стал смотреть, как дружная цепочка муравьёв бодро шурует по каким-то очень важным муравьиным делам.
— Я сбегу, — прошептал он наконец, — как и говорил Дрэз. В Эрталию или Родопсию. Или ещё дальше, за моря-океаны. Почему бы нет?
Дезирэ, конечно, станет искать. Не успокоится, пока старший брат жив, это точно. И всё же вот так хотя бы какой-то призрачный шанс на жизнь, обычную, без кандалов статуса, появлялся. Год, два, три, а то и десять протянуть возможно.
Дрэз.
Вот тут было самое сложное и болезненное. Марион бы взял её с собой. Плевать, что девчонка. Вот это как раз принца вовсе не смущало. В штанах или в юбке она всё равно оставалась для него воробьём. Товарищем, другом, человеком, на которого он мог положиться и знал это. И, конечно, Марион никогда бы её не обидел.
Проблема заключалась в том, что вот этот хороший человечек, искренний и честный, друг, был в него влюблён. А Марион — нет. Марион вообще не мог любить. Никого. И, положа руку на сердце, должен был признаться, что, взяв девочку с собой, он бы поневоле дал ей лживую надежду на нечто большее, чем плечо товарища.
А это было бы подло.
И Марион не хотел врать себе, что честное признание в стиле: «Дрэз, я не люблю и никогда не полюблю тебя, ты же понимаешь? Ничего большего, чем дружба и товарищество, да? Ты согласна?» — это не настолько лживая пакость, под которую даже такая сволочь как он, никогда не подпишется. Ведь чтобы ты ему ни говорил, влюблённый всегда будет надеяться. И можно, конечно, сказать: это его проблема, его решение, но Марион не был вот прям настолько мерзавцем.
Принц вздохнул.
Ему вспомнилось, как сияли её глаза, когда он говорил о странствиях и жизни бродячего музыканта.
— Прости, Воробей, — прошептал тяжело. — Ну или не прощай. Тебе будет лучше одной, честно. И лучше, если я так и останусь в твоей памяти круглым идиотом, пускающим слюни на твою куколку-сестру. Ты ещё встретишь достойного, нормального человека и…
И его чуть не вырвало от фальши этих гнилых слов. На душе стало мерзко.
Марион вскочил, распугав воркующих лесных горлиц, и решительно двинулся по тропинке вниз. Эгоист и сволочь. Всегда им был. Нечего и начинать изображать из себя златокудрого рыцаря.
Он перемахнул через поваленную сосну и вдруг замер.
«Нет, простите, Ваше высочество. Никак не могу». Этот взгляд, полный глубокой яростной боли и… И что было потом? Марион взъерошил волосы, нахмурился. Он не помнил. Кажется, девушка побежала наверх по лестнице. И, вроде бы, её матушка, которая вспоминалась ему тоже мутно и чем-то напоминала большого вишнёвого взлохмаченного медведя, побежала за дочерью.
Вроде бы всё нормально, нет? Девушка психанула и понеслась в комнату… Они ж так все поступают. Жаль, что не подошла и не влепила идиоту затрещину. Не пощёчину, это было бы слишком мило, а именно затрещину.
Сердце вдруг укололо беспокойство.