— Рика, ты что здесь делаешь? — В недоумении спрашивает Нинель. А я тупо не могу ответить на элементарный вопрос, в горло словно штырь вставлен. И только когда Гелендваген срывается с места, переключаюсь на коллегу.
— Я беспокоилась. Ты не пришла на работу, телефон выключен, — изъясняюсь с трудом.
— Оу, как мило, дорогая и очень приятно, — накидывается с объятиями девушка. — Я отписалась утром Петровичу, что беру на сегодня отгул и он без проблем удовлетворил просьбу.
— Ясно. Раз с тобой все хорошо, тогда я поехала домой, — пресекаю на корне вопросы, которые вертеться на языке. Нет. Я не должна их задавать. Благоразумие призывает молчать.
Еще вчера я решила отсечь от себя все что пробуждает Измайлов.
Заглушить эмоции, которые туманят рассудок. И это правильно. Вот он выход. Противостоять себе я просто обязана.
— А ты сама как? Степан появлялся?
— Со мной все хорошо. Про него лучше не спрашивай.
— Пошли ко мне. Я тебя вкусным чаем напою.
— Нет. Я лучше пойду. Елизавета меня уже два дня не видела толком. Как-нибудь в следующий раз. Пока.
— Романова.
— Да?
— Спасибо, что пришла.
— Увидимся завтра.
Я в самом деле спешила домой.
Соскучилась по своей девочке, ее разговорам и вкусному детскому запаху. Непреодолимое желание обнять ребенка как никогда испытывала потребность. А еще заново спрятаться в панцире тишины и выключить рубильник эмоций.
Но дома меня ждет сюрприз. Больше неприятный.
— Рика, я не могла воспрепятствовать ему... Поэтому впустила..., — первым делом оправдывается мама, как только переступаю порог квартиры. Голос бывшего исходит из зала.
— Ты правильно сделала мамочка. Все в порядке, — убеждаю женщину и себя, в том числе. Отстоять свои позиции жизненно необходимо. Сохранить то, что пытаются растоптать.
ГЛАВА 27
Степан восседает, развалившись в кресле, словно мать его король.
На коленях разместилась дочь.
Счастливая. Звонко смеется.
С блестящим взглядом без умолку рассказывая обо всем. А тот рассматривая во все глаза принцессу слушает внимательно. Между ними крепкая связь, Елизавета желанный ребенок. Мы активно работали над зачатием и долгожданные две полоски принесли нам несказанного счастья.
Так как он мог забыть об этом?
Волна горечи накрывает от грустных мыслей и представшей картины.
Рана на душе по новой вскрывается, отдавая острой болью. То, что наш брак распадается, безусловно мы оба виноваты.
Не удержали трещину, не выдержали уготованной судьбой подножки. Мы разделись и оказались по разные стороны баррикад.
Только вот почему мой ребенок должен страдать, проживая развод родителей?
— Папуль, а вот и мамуля пришла, — соскакивает егоза, бежит мне навстречу. Моя маленькая, искренняя девочка еще не имеет представления, каким испытаниям подвергнется.
— Здравствуй красавица, — целую малышку, крепко обнимаю.
— Привет, Рика, — подает голос бывший. Он ничуть не изменился. Не осунулся. Одет с иголочки. На нем неизменный деловой костюм, гладко выбрит. Не прячет глаза. Взгляд прямой, нет сожаления и раскаяния. Абсолютно никакого.
— Привет, — отвечаю сухо.
— Нам надо поговорить, — уверенно произносит, продолжая сидеть.
— Так говори, — присаживаюсь на диван, переплетая пальцы между собой.
— Вы пока общайтесь, а мы с внучкой в магазин сходим, — аккуратно встревает мама.
— Бабуль, мы же только оттуда пришли? — и все же Елизавета вкладывает ручку в ладонь бабушки.
— Я забыла для пирога специи купить.
Наступает гробовая тишина. Ключевое слово гробовая. Вопреки боли что сочится, внутри ощущаю арктический холод.
Какая ирония все же складывается, когда человек ослеплен, то совсем не замечает, что творится под носом. Конечно же, ведь любовь слепа.
Но стоит обрести озарение, цена которой неизмерима высока, то отчетливо видишь полную картинку перед собой.
Я практически не узнаю мужчину, сидящего напротив. Очень горько понимать, что, прожив немалый срок с супругом, он оказывается незнакомцем.
Взгляд чужой. Предпочтения поменялись. Противоречивые понятия о счастье. Какие все же мы разные.
Перекрестный зрительный огонь длиться не более минуты.
В итоге он встает, проходит к журнальному столику, берет охапку роз, которых изначально не заметила. Приблизившись, присаживается на самый край мебели.
— Это тебе, — протягивает цветы.
— Ты собрал вещи? Подал на развод? — Не двигаюсь. Лишь отворачиваюсь, так как не в силах выносить его парфюм.
— Рика. Прости меня маленькая. Не надо импульсивно принимать решения. У нас семья и я категорически против твоих намерений, — гипнотизирую одну точку. Вернее, светлые виниловые обои. Мы их клеили, когда въехали в квартиру. Наше первое приобретение — ипотека.
— И что же ты предлагаешь? Сохранить брак?
— Да, именно. Я обещаю все исправить, — столько твердости и уверенности в сказанном, что поворачиваюсь к нему лицом.
— Как? — У Степана пролегает тень по лицу. То ли его одолевают сомнения, либо он в потрясении. Вероятно, не предполагая, что примирение пройдет настолько быстро и гладко.
Между тем продолжает:
— Ты будешь купаться в роскоши и любви. Я мир положу к твоим ногам. Сделаю, все что бы ты забыла об инциденте в клубе. Это лишь бизнес, маленькая. Только не говори о разводе. Выброси эти мысли. Я на все согласен. Да к тому же подумай о Елизавете.
— Вот как? — Шепчу растерянно, но больше разочарованно.
— Я обещаю сделать тебя самой счастливой.
— Хорошо. Если ты в самом деле считаешь, что можно спасти брак...
— Рика... Любимая... Малышка, — убирает в сторону цветы. Ладонями обхватывает лицо, заглядывает в глаза, пытается оставить поцелуй на губах. Уворачиваюсь.
— Но у меня есть одно условие, Степан, — предлагаю на выдохе.
— Что угодно, Рика. Проси, чего душа пожелает, милая моя.
— Я проведу ночь с другим мужчиной. Если пожелаешь, выберем кандидата совместно, — озвучиваю твердо. — А на следующий день вернусь, и мы заживем как ни в чем не бывало. И ты выполнишь вдоволь, все озвученные обещания, — говорю с расстановкой и полной решимости.
— Что? Повтори, что ты сейчас сказала? — Сужает веки в неверии. Осмысливает сказанное, вперив яростный взгляд, желая просочиться сквозь кожу.
— Предлагаю ради справедливости, уровнять наше положение. Что одна ночь против твоей многолетней связи? И это только то, что мне известно.
— С*КА, — он звереет моментально. Наотмашь бьет букетом о стену. Все настолько внезапно происходит, что жмурю веки. — С*ка. Ты что бл*ть говоришь? Какая на х*й ночь? У тебя крыша поехала? У тебя кто-то есть? — пятерней цепляет подбородок, поворачивает к себе. — Смотри на меня, — в голосе вибрирующий металл. Подчиняюсь. Мужское лицо перекошено, ноздри трепещут. Серебро сливается с каждым вкраплением радужки, от гнева темнеет. Страшно ли мне? Ни капли. Внутри как в гробу. Никакого отклика.
— Отпусти меня, — шиплю. — И. Больше. Никогда. Не смей прикасаться.
— Я спрашиваю у тебя есть еб*рь? Отвечай, — рычит свирепея, сверлит графитом, видимо пытается найти правду.
— Ох если бы Степан, — говорю запальчиво. — Я бы без промедления простила тебя. Одним мужиком больше в постели или меньше, какая разница. Мы же в одной телеге. Только вот есть неприемлемые вещи для меня. Одна из них — измена. И да, это распространялось на тебя, в том числе. Поэтому нет, Степан. Я не смогу проглотить предательство. Даже ради Елизаветы. Это мой предел. Максимум, через который перешагнуть не удастся. А теперь отпусти, мне больно, — не выдерживаю, слезы все же катятся и грудь сжимается, от обиды, что горит внутри.
— Ты моя жена, ею и останешься. Запомни это, — отвечает минуту спустя. —Я не дам тебе развода.