Там им удалось спасти и себя, и приемник. Хотя все «висело на волоске», как потом выражался Шмуль Кшепицкий.
Они перебрались в пустой угольный сарай на Марынарской; погреб располагался во дворе прямо напротив окон господина Боровича, но там был дощатый забор, который, возможно, не так уж и закрывал обзор, но давал хотя бы видимость укрытия.
Там они сидели тем утром, когда передали новость о высадке союзников. Шел теплый ливень, громко стучавший по жестяной крыше и стенам. Вера потом часто вспоминала эти звуки и то, как трудно было уловить голос в наушниках из-за безостановочного стука дождевых капель. За щелястой стеной то и дело мелькал промокший Старик Шем, и Вера думала: хоть бы минуту он посидел спокойно, чтобы я унесла с собой голос, произносящий в эти секунды где-то на другом конце Европы:
«This is the ВВС home Service, here is a special bulletin read by John Snagge.
Early this morning began the assault on the northwestern face of Hitlers European fortress… The first official news саше just after half past nine when supreme headquarters of the allied expeditiary force… (usually called SHAPE from its initials…) issued COMMUNIQUE NUMBER ONE, this said: under the command of General Eisenhower allied naval forces supported by strong air forces began landing allied armies this morning on the northern coast of France…»[36]
В этот же миг Шем, разумеется, вскочил.
Каждая подробность запечатлелась в памяти, словно высеченная в камне: как они сидели, склонившись над сундуком, Кшепицкий с Броновичем перед ней, с тем напряжением спины и плеч, какое бывает у детей, когда они думают, что взрослые их не видят; и как расширялись глаза Вернера Гана по мере того, как значение слов, которые Вера переводила на немецкий, постепенно доходило до него.
Что понял Шем? Вера так и не разобралась, страх или ожидание выражало это как бы вечно кипящее мальчишечье лицо со странно вытаращенными глазами. Судорога ли не давала чудовищному напряжению прорваться из глубин уродливо перекошенного тела? Или мальчика сковал страх? Вера увидела его напряженное, как стальная пружина, тело за дощатой стеной погреба. В следующий момент оно исчезло. У Кшепицкого на лице отразился нешуточный страх: «Sshhh! Mir muzn avek, di kúmt shoin!»
Но было уже поздно.
Старик Шем волок за собой свою парализованную ногу (они видели след, оставшийся на полуразмокшей глине двора, на всем пути вверх по улице) и теперь стоял и кричал в никуда на перекрестке Марынарской и Бжезинской. Из ворот, из ближайших домов, раскинув руки, выбегали люди. В какой-то головокружительный миг Вера ясно поняла: все они — слушальщики-единоличники, которые услышали ту же новость и теперь выбежали поделиться ею друг с другом. Под толпой орущих, обнимающихся и целующихся людей лежал Старик Шем, вдавленный в грязь собственной бесформенной тяжестью и смеющейся толпой.
На этот раз Кшепицкий и Бронович даже не позаботились сунуть приемник в сундук. Они бросились наутек. Вернер Ган помог им перелезть через низенький забор, который, вероятно, их и спас. В следующее мгновение в ликующую толпу на Марынарской врезались зондеровцы; впереди шеренги полицейских был капитан Борович, и он, разумеется, первым узнал Старика Шема.
Если он кого и узнал, так это Старика Шема.
* * *И все же сдал их не Шем.
В пыточных камерах Красного дома он не сказал ни слова. Ни во время очной ставки, ни когда перед ним поставили толпу совершенно невиновных людей, объявив, что убьют их всех, если он не назовет «предателей». Даже когда его со связанными сзади руками вывели во двор и заставили встать на колени перед трупом только что казненного слушальщика, он ничего не сказал.
— Тебе дают последний шанс! — сказал комиссар крипо, приставив ему к виску снятый с предохранителя пистолет. — Назови сообщников, и мы тебя отпустим.
Но Старик Шем упорно молчал под своим тревожно ходящим ходуном лицом.
Видавского сдал человек по фамилии Санкевич. Несколько лет Видавский и Санкевич жили по соседству в доме на Поджечной. Они не были близкими друзьями, но всегда здоровались и обменивались парой-тройкой добрых слов. Санкевич, среди прочих, обращался к Видавскому, чтобы узнать, как обстоят дела «в мире». Из своего окна он внимательно наблюдал, в какое время суток и с кем Видавский уходит и приходит. И хотя все в квартале знали, что Санкевич — Spitzel из крипо, никто никогда не думал, что именно он донесет на Видавского.
Мир снова раскололся надвое.
Около шести утра на следующий день после передачи о высадке союзников в Нормандии крипо нанесла удар. Мойше Альтшулер завтракал вместе со своим шестнадцатилетним сыном, когда ворвались полицейские; он, разумеется, отрицал любое сотрудничество со слушальщиками. Тогда криповцы увели его сына Арона в соседнюю комнату и дождались, пока отец, не выдержав криков, не достал из старого чехла из-под швейной машинки детали радиоприемника «Космос». Мойше Альтшулер, электрик по образованию, сам изготовил наушники из медной проволоки, которую, как потом выяснилось, украл на заводе слабого тока, где работал.