Но это всего лишь картинки. Мальчики с обритыми головами; девочки с косичками.
На их месте могли быть любые дети.
~~~
Утром Румковский приказывает напечатать еще одно распоряжение. Распоряжение расклеивают на стенах всех домов, от Млынарской до лужи с отбросами на Дворской:
РАСПОРЯЖЕНИЕ О ВЫСЕЛЕНИИ ГЕТТОЗакрытие фабрик
С четверга 10 августа 1944 г. все фабрики гетто закрываются. На каждой фабрике должно остаться не более десяти человек для упаковки и отправки товаров.
Выселение западной части гетто
С четверга 10 августа 1944 г. западные районы гетто (с другой стороны моста) освобождаются от жителей и рабочих. Все жители и рабочие должны переехать в восточную часть гетто.
С четверга 10 августа 1944 г. для западных районов гетто не будут выделяться продукты питания.
Гетто Лицманштадта, 9 августа 1944 г. Мордехай X. Румковский, председатель юденрата~~~
На следующий день она видит в окно длинные колонны людей, идущих к Радогощу. Несмотря на тяжесть ноши, люди выглядят умиротворенными. Прячась за рюкзаками с накрепко привязанными одеялами, матрасами и связанными вместе кастрюлями, чайниками и котелками, какая-то женщина делает шаг в сторону, срывает пучок петрушки с участка, мимо которого они проходят, и протягивает подруге. Роза думает, откуда идут все эти люди; о том, что власти опустошают теперь целые фабрики. Еще она думает, не набраться ли смелости, не сбежать ли вниз — показать идущим имена и фотографии детей презеса: вдруг кто-нибудь узнает фамилию из списка или лицо на фотографии.
Но она не осмеливается. С обеих сторон за каждой колонной приглядывают полицейские из Службы порядка. Они не успели помешать женщине сорвать петрушку, но наверняка среагируют, если кто-нибудь со стороны нарушит порядок движения.
Роза ждет целый день, прежде чем осмеливается выйти на улицу. В эту пору весны темнота опускается поздно. Когда дневной свет бледнеет настолько, что улица в синеватых сумерках видится тонкой лентой, на небеса поднимается диск луны, и снова становится светло, будто днем. Роза держится как можно ближе к стенам домов, старается, чтобы ее тень не падала на светлую дорогу; но возле Згерской темноты не остается, и укрыться негде. Полная широкая луна висит в просвете между двумя половинами гетто, а под гигантским диском — пешеходный мост, черный от людей, которые, толкаясь, идут по нему. Подойдя ближе, она слышит и звук — барабанный грохот: тысячи trepków стучат по деревянному настилу.
Роза мгновенно понимает: даже пытаться искать детей теперь совершенно бессмысленно. Возле западной опоры моста на Лютомерской улице стоят часовые, прогоняющие каждого, кто пытается оттеснить другого и попасть на ступеньки первым. Едва ли они позволят ей проскочить на мост. А к тем, кто спускается с моста на восточной стороне с сумками и чемоданами, вряд ли есть смысл обращаться.
Она садится на истертую каменную ступеньку возле ворот на Згерской и думает: что она может сделать, если больше нельзя свободно передвигаться по гетто? И что она скажет старику, если не сумеет собрать детей?
«Они были здесь, они все здесь были, но исчезли». Или: «Они были здесь, но я их не нашла».
Она не может так сказать.
* * *Новый день, новый рассвет. Снова она идет к Марысину. Проходит по Марысинской, вдоль длинных тракторных прицепов, составленных в аккуратный ряд с расстоянием двадцать метров между прицепами. На полпути к резиденции председателя немцы поставили заграждение, возле которого горстка бездельников-полицейских зубоскалит с часовым.
Немногочисленные отставшие от колонн — поодиночке или группками, в основном пожилые мужчины и женщины — движутся по улице со своим багажом. Сейчас, когда старики не маршируют в колонне под конвоем, они кажутся еще более уязвимыми. Это замечают полицейские из Службы безопасности. Один из них вдруг делает длинный скачок (черный плащ зонтом вздувается над высокими сапогами, тихо звякает портупея) и бросается за одним из евреев. Чем провинился несчастный? Лишний багаж? Идет слишком близко к обочине? Вокруг упавшего вдруг собираются все пятеро полицейских. Сквозь хохот и рев слышатся глухие стоны, когда носки сапог бьют в мягкое тело, и отчаянные призывы о помощи.