Сидя на каменном колодце возле Зеленого дома, Адам видит однажды, как какой-то человек идет вверх по Загайниковой улице.
Хотя человек еще так далеко, что различимы только контуры тела, Адам понимает — это Фельдман. У идущего его манера приседать на каждом шагу; при этом тело движется медленно, упрямо, механически. Так ходит только Фельдман.
Адам снимает пистолет с предохранителя и прицеливается, поддерживая левой рукой правую. Наконец Фельдман подходит достаточно близко, чтобы разглядеть, что у Адама в руках.
Фельдман останавливается и не отрываясь смотрит прямо в дуло. Молча, непонимающе.
Адам тоже не двигается.
Фельдман начинает медленно отходить в сторону, словно желая уйти из-под огня. Адам продолжает наводить на него пистолет. У Фельдмана такой озадаченный вид, что Адам хохочет. Он кладет оружие на колени.
— Ты где раздобыл это? — говорит Фельдман, когда наконец приближается. Кажется, он еще больше съежился под пальто и шапкой, чем обычно; но это все тот же Фельдман.
В ответ Адам спрашивает:
— Почему тебя так долго не было?
Фельдман объясняет, что все это время их держали там, где поселили, на улице Якуба. Иногда по утрам их распределяли по бригадам и отправляли в разные места гетто. Чаще всего — в канцелярии и отделы, которые следовало привести в порядок. Каждый день они выворачивали из архивных шкафов и ящиков килограммы документов, а потом жгли их в больших бочках. Он и понятия не имел, что в гетто производят столько бумаг, говорит Фельдман.
Потом настала очередь мастерских. Рабочие вывезли все резальные машины и шлифовальные станки с деревообрабатывающих фабрик на Друкарской и Базаровой. Приходилось даже разбирать и развинчивать огромные паровые котлы из прачечных, гладильные прессы… Все это свозили на Радогощ и грузили в поезда, идущие на запад, в тыл.
Так вот что значили звуки, раздававшиеся по ночам. Колонна рабочих и конвой, которых Адам видел на горизонте, направлялись к товарному двору сортировочной.
— Там остался кто-нибудь? — спросил он.
— Где?
— На Радогоще.
Фельдман покачал головой:
— В бригаде только мы. Человек двести, не больше.
— Янкель?
— Не знаю. Янкель умер. Большинство умерли.
Но это не убеждает Адама. Он замечает, что ему теперь трудно разобраться, кто умер, а кто еще жив. Шайя, отец — Адам едва помнит, как он выглядел в колонне, марширующей от Центральной тюрьмы к станции. А Лайб? Адам не помнит лица — помнит только крыс за решетками ржавых клеток. Даже Лида для него живее чем Лайб.
— Я принес тебе поесть, — говорит Фельдман.
Он разворачивает узелок, привязанный у него под пальто, — грязный носовой платок, в котором куски черствого хлеба, двести граммов колбасы, две высохшие картофелины. Адам видит, как он касается этого дива: не быстро или жадно, а как насекомое ощупывает кусочек плода, раздумчиво и медленно. Он копил эти сокровища, наверное, не одну неделю — откладывал каждый день по кусочку от собственного скудного пайка.
— Как ты узнал, что я здесь? — спрашивает Адам.
— Я и не знал. Мне велели сходить за лопатами.
Адам забывает простейшие вещи. Забыл, что надо глотать. Слюна течет у него по подбородку. Фельдман протягивает руку и вытирает ее тыльной стороной ладони.
— Здесь нет лопат, — говорит Адам. — Я уже искал.
Оба какое-то время молчат.
Потом Фельдман спрашивает, как дела. Адам говорит — ничего, жить можно. Он ходит по домам. Берет что найдется. Во многих садах еще остались фрукты: помороженные и изъеденные червяками яблоки, на вкус как незрелые. На старых участках можно вырыть из земли свеклу. Он даже набрел на свежий лук. Представляешь, Фельдман? Настоящий лук. В одном доме нашел примус. Но без керосина. Думает, не разжечь ли его маслом. Бидон с ламповым маслом, который он стащил на станции, все еще стоит в садовом хозяйстве, но Адам не решается зажигать примус, боясь выдать себя. Здесь по целым дням не бывает никого, кроме немцев, говорит он.
Пока он рассказывает, Фельдман сидит и смотрит на пистолет, лежащий у Адама на коленях. Поэтому Адаму, хочешь не хочешь, приходится рассказать и про Замстага. Он понимает, что выбора нет.
Фельдман долго, очень долго сидит молча; Адаму начинает казаться, что он и не собирается ничего говорить об услышанном. Но Фельдман рассказывает: они на Якуба часто вспоминали про Замстага. Некоторые утверждали, что он уехал с последним транспортом, тем, на котором отправили Румковского с семьей. Кое-кто из его собственных людей говорил, что им дали приказ найти Замстага. Что даже немцы искали его в гетто. Что они боятся его. Бибов — больше всех. Бибов вроде даже назначил награду тому, кто сумеет задержать Замстага живым.