Но не Мордехай Хаим Румковский.
Отсутствие карточки Румковского может объясняться разными причинами. Или ее никогда не было, что кажется неправдоподобным — ведь он был самым могущественным в гетто человеком. Или карточку изъяли и уничтожили. В этом случае «Энциклопедия» — еще одно свидетельство того, чему «Хроника» приводит несколько непрямых доказательств: вымысел или, скорее, литературная обработка вымысла о гетто началась еще во время немецкой оккупации.
Хотя большая часть происходившего в гетто задокументирована необыкновенно тщательно, в хронологии событий существуют разрывы, ощущается нехватка достоверных свидетельств. Это касается, например, того, что происходило во время дней «szper'ы», когда Хаим Румковский предпочел «устраниться» и предоставил вести переговоры с властями Давиду Гертлеру. Это касается также раздела, в котором подробно излагаются обстоятельства усыновления Румковским одного из приютских детей и его отношение к этому ребенку. То, что Румковский регулярно насиловал приютских детей, поразительно хорошо, учитывая обстоятельства, подкреплено доказательствами. В своей книге «Rumkowski and the Orphans of Łódź» (1999 г.) Люсиль Эйхенгрин истолковывает эти посягательства, свидетельницей и жертвой которых она была, не столько как выражение сексуальных наклонностей Румковского, сколько как его постоянную потребность утверждать свои власть и авторитет в гетто на всех уровнях. В мире, где можно было выживать только подчиняясь, роль сексуальности трудно точно определить, но недооценить невозможно. Определение, данное Румковскому в вымышленном дневнике Веры Шульц — «чудовище», — взято из книги Эйхенгрин. Подобным образом я поступил и со свидетельствами многих других выживших. Так, например, длинное описание первого появления в Лодзинском гетто так называемых «западных евреев» опирается на то, как Оскар Розенфельд описывает дорогу от Радогоща в гетто и взято мною из книги «Wozu noch Welt: Aufzeichnungen aus dem Getto Lodz» (1994 г.).
В отличие от Розенфельда, который в романе сохраняет анонимность, большинство конторских служащих и функционеров разного уровня действуют под своими собственными именами. В первую очередь из-за того, что их деяния и бездействие так хорошо задокументированы (не в последнюю очередь благодаря расследованиям «Хроники» и «Энциклопедии»), что попытка придумать этим людям имена показалась бы избыточной маскировкой. К тому же я считаю, что характер событий, имевших место в Лодзи в 1940–1944 годах, делает подобную маскировку сомнительной с моральной точки зрения.
И наконец, несколько строк о фотографиях на обложке и во вклейках этой книги. Это несколько снимков из в общей сложности четырехсот фотографий, сделанных австрийцем по имени Вальтер Геневайн, главным бухгалтером немецкой администрации гетто. Геневайн фотографировал гетто на редкую для того времени цветную пленку, которую заказывал непосредственно в лаборатории «И. Г. Фарбениндустри» в Швейцарии. Никто не знал о существовании этих фотографий, пока в 1988 году родственник скончавшегося незадолго до этого Геневайна не выставил негативы на продажу в одном из антикварных магазинов Вены. Геневайн, убежденный нацист, служил в немецкой администрации гетто, пока она существовала. Кто-то в администрации, возможно, сам Бибов, поручил фотографу-любителю Геневайну фиксировать жизнь гетто. Поразительно в этих фотографиях еще и то, как мало они показывают собственно жизнь гетто; как мало на них голода, болезней, нужды, бедности. Даже смерть присутствует у Геневайна лишь в виде стилизованных облаков и трамвайных путей, идущих мимо полуразрушенных домов и мастерских.
На фотографиях Геневайна мы видим историю гетто так, как видели ее Геневайн и прочие нацистские функционеры. Или внушали себе, что так она будет выглядеть потом, когда ее напишут. Геневайн хотел, чтобы его фотографии увидел наблюдатель из будущего — точно так же, как (хотя и по совершенно иной причине) писавшие «Хронику» и «Энциклопедию гетто» обращались к «позднейшему» или «не знакомому с реальностью гетто» читателю со своими дневниковыми записями и биографиями-миниатюрами. Однако ничто в фотографиях Геневайна не указывает на желание сознательно обработать или приукрасить действительность, которую он снимал. Скорее всего, он видел гетто именно так, как оно выглядит на его фотографиях. Из его письма родным в Австрию отчетливо явствует: в его глазах гетто было безусловно изолированным и находящимся под полицейским надзором, но совершенно нейтральным районом города Лодзь/Лицманштадт, где бедные евреи более или менее добросовестно отрабатывают свое содержание на рабочих местах, которые немцы, в своей безграничной щедрости, им предоставили.