— Потерпи минутку, Рена-джан. Мы с Лео выпьем на посошок и пойдём, — не дал ей докончить фразу Армен. Рюмки были полны, и он поднял свою: — Нынче мы собрались вместе первый и, Бог даст, не последний раз. Подними рюмку, Маргарита.
— Я не могу больше пить, — качнувшись, Маргарита прислонилась Армену к плечу. — Пётр Первый сказал, что не можно пить мало водки, но и много тоже не можно. Так что я пас, больше ни капли. Но к тому, что сказала раньше, добавлю. Есть всё-таки один мужчина, по крайней мере сегодня, от которого я чувствую себя в полной зависимости. И я безумно этому рада. Скажу вам по секрету, что мужчина этот Армен, и я обещаю до завтрашнего дня хранить ему безоговорочную верность. Благодарю вас за компанию, приятно было с вами познакомиться. Вечер выдался незабываемый, но, как ни жаль, пить я больше — ни-ни.
Мы выпили. Маргарита послала всем на прощанье воздушный поцелуй и, напоказ покачивая бёдрами, направилась к подругам.
— Я тоже вам благодарна. Вечер и правда был чудесный, — смущённо сказала Рена. — Надеюсь, на день рождения Лео вы меня тоже пригласите, — она посмотрела на меня, и меж её охваченных багрянцем губ, блеснули зубы. — Могу я на это надеяться, или вы забудете?
— Ну, чтобы не забыть, договоримся сию минуту, — предложил я. — Завтра к четырём я жду звонка Армена. Приглашаю вас в ресторан «Гюлистан». Вы бывали там?
— Нет.
— Новый ресторан. Шикарный, со многими залами. Армен, надо думать, не был там тоже.
— Не был, — подтвердил Армен, закуривая.
К нашему столику подошёл крупный, с большим животом человек в чёрном костюме.
— У вас всё хорошо? — любезно осведомился он. — Мы стараемся выложиться, только бы угодить нашим гостям.
— Выпей с нами, Рауф Алиевич. Коньяку или водки?
— Ни то, ни другое. — Мужчина скрестил на груди руки. — Спасибо, никак не могу. На работе ни капли, это закон.
— Рауф Алиевич метрдотель, — пояснил Армен и представил нас.
— Очень приятно, — вежливо склонил голову метрдотель. — Посмотрите, ни одного свободного места. И так постоянно. Но для вас, имейте в виду, местечко всегда найдётся. Милости просим.
Не дожидаясь, пока Армен рассчитается, мы вдвоём с Реной спустились на первый этаж и вышли на улицу, освещённую яркими неоновыми огнями.
На выстроившихся друг за другом такси горели зелёные лампочки.
Чуть поодаль за прибрежным парком виднелось море; оно переливалось, куда ни глянь, отсветами луны и звёзд. Громкоговорители приглашали на прогулку, кружилась карусель, детские смех и возгласы сносило вдаль ветром, они, тем не менее, возвращались и слышались отчётливо, совсем рядом.
— Вам случайно не холодно? — я потянулся снять пиджак. Рена благодарно покачала головой.
— Нет, нет, спасибо, — сказала она, провожая взглядом прогулочный катер, направлявшийся к острову Наргин; оттуда доносилась музыка, и порывы ветра то заглушали её, то приближали.
Столпившиеся у машин таксисты с явным интересом уставились на Рену. Мне это не понравилось, и, взяв девушку под руку, я подвёл её к первой в очереди машине и открыл дверцу.
— Довезём в целости и сохранности до самого дома. — Усадил её на заднее сиденье, сам сел рядом с водителем.
— Нет, это ни к чему, — возразила Рена, коснувшись моего плеча. — Брат обычно встречает меня на остановке. Пожалуйста, лучше до метро.
Водитель уже сидел за рулём. Я попросил его чуточку повременить. Армен торопливо сбегал по лестнице.
Возле станции метро рядом с горсоветом мы проводили Рену до вестибюля, ещё раз договорились, что завтра Армен позвонит Рене и мне, и мы вместе пойдём в «Гюлистан». Рена зашла в метро, у эскалатора обернулась и помахала нам на прощанье рукой.
Армен остановил такси.
— Эта тронутая ждёт меня дома, — доложил он. — Продиктовала мне адрес и номер телефона. Предупредила, если, мол, опоздаешь, я повешусь.
— Ступай, — засмеялся я. — И прихвати на всякий случай верёвку. Вдруг опоздаешь, а у неё своей не найдётся.
Армен открыл дверцу такси.
— Садись, подвезу.
— Да мне тут два шага. Лучше пешочком. До завтра.
Машина тронулась, но, не проехав и ста метров, остановилась и с включёнными красными огоньками сзади покатила вспять.
— Не займёшь мне денег, — сказал Армен, выйдя из машины, — рублей пятнадцать — двадцать?
— Конечно.
Машина снова сорвалась с места, и я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.
Я пересёк проспект и зашагал в сторону дома. Шёл медленно, и сердце усиленно билось от чего-то смутного, неуловимого, но влекущего. Что это, не поддавалось ни сколько-нибудь внятно воспринять, ни тем паче определить, однако ж я чувствовал — от этого неведомого и неопределённого мир окрест меня тысячекратно в моих глазах увеличился, случившееся давеча — стало в тысячу крат знаменательней. Рядом со мной проходили парочки, погружённые в себя, я не смотрел на них, но в лёгком своём опьянении полагал, что они непременно счастливы, ну а коли нет, я сам искренне желал им испытать счастье, ибо переживал в эту минуту ту лёгкость и благодать, которую, должно быть, и величают счастьем. Что со мной творилось? Я ни на миг не забывал о Рене, видел перед собой её лицо, губы, глаза, слышал тончайшие модуляции её голоса, прелестную шею, от которой, как от едва-едва распускающей розы, тянуло благоуханьем. Боже ж ты мой, неужели я так вот сразу взял и влюбился? Сам себе дивясь, я несколько натужно иронизировал над собой. И было из-за чего. Ведь ещё утром я знать не знал о существовании этой девушки, теперь же одна лишь мысль о ней доставляла мне ни с чем не сравнимую радость. Хотелось взять себя в руки, прогнать прочь эти выбивающие почву из-под ног мысли, занять ум чем-нибудь иным. Однако не получалось. Я завидовал Армену, но без особого надрыва, просто жалел, что не мне, а ему повезло познакомиться со столь удивительной девушкой. Надо выкинуть её из головы, приказывал я себе, выкинуть, и всё тут, это ведь, как ни крути, не очень-то прилично: неотступно думать о той, на кого, судя по всему, Армен имел самые серьёзные виды; к слову сказать, это ведь он и привёл её ко мне. Но ни по дороге, ни дома никакая другая мысль просто не лезла в голову, я сызнова видел перед собой Рену. И, вспоминая, какова она, нервничал и сходил с ума, как юнец. Этот её застенчивый и внимательный взгляд, и влажный блеск зубов сквозь полуоткрытые губы дивной лепки, и обжигающее прикосновение холодных пальцев… Одним словом, голова шла кругом. Под звуки классической музыки приятно было думать и вспоминать, вспоминать и думать. И ночью, во сне, я снова был с Реной, с увлечением обнимал её, лепетал что-то насчёт единственной и неповторимой любви, целовал и не верил этому, подсознательно чувствуя и отдавая себе отчёт, что дело-то происходит отнюдь не наяву, а наяву такое вряд ли произойдёт. И всё равно, дух у меня перехватывало мальчишеским упоением и восторгом.