Он ушел от нас, когда мне было семь лет. Детство с его уходом закончилось. Я старался не подавать вида, но никак не мог понять: почему? за что?
В доме сразу стало тихо и пусто. У нас была «неправильная семья». Отец — татарин, мать — русская. Он — шумный, темпераментный, любвеобильный. Она — спокойная, преданная, любящая. Он — яркий красавец, она — простая и неброская. Мое сердце разрывалось на части, я любил их обоих, и потеря отца была для меня невосполнимой.
Мой друг Павлик мечтал о велосипеде и все время об этом говорил. Он ждал злосчастный велосипед на день рождения, на Новый год, на каждый красный день календаря — он ждал чуда, а я так же неистово мечтал об отце. Больше мне тогда ничего не было нужно. Но он не возвращался.
Дом как будто вымер. Перестали приходить гости, все реже приезжала бабушка. А потом мать обмолвилась, что он женился. Кстати, на татарке. И у него родился сын. Помню, как я в толпе часами выбирал нового мужа для матери. Мне хотелось, чтобы мы шли по улице всей семьей: он, мама и я — и встретили бы отца, и он, увидев нашу новую счастливую семью, горько пожалел. Но мама как-то сникла, замкнулась в себе, никого не замечала, а всю свою любовь направила на меня. «Почему ты ни на ком не женишься?» — задавал я ей один и тот же вопрос. Мать только грустно улыбалась в ответ. Она не хотела рассказывать, что последнее время отец пил и гулял и что его уход скорее избавление, чем потеря.
Рождение его сына я переживал как собственные похороны. Теперь отец обо мне уже не вспомнит. Я никогда не плакал, старался доказать матери, что настоящий мужик. Но когда до меня долетали обрывки подробностей его жизни (той, другой, недоступной мне жизни), я не мог сдерживать слез. Иногда, втихаря, я доставал чудом уцелевшую фотографию, где молодые мама с отцом сидели, взявшись за руки. И, глядя на эту фотографию, я мечтал о собственной семье. При этом мне очень хотелось быть похожим на отца хотя бы внешне, но я унаследовал только материнские черты.
Мужик в нашем доме так и не появился. Я вырос и стал единственным кормильцем. Странно, но работал я почему-то только с татарами. Меня завораживала их быстрая непонятная речь, и они казались мне очень надежными. «Господи, уже двадцать лет прошло, а Ваньку все как магнитом к ним тянет. Это ж надо постараться, чтобы в Москве столько татар найти. Вот что значит гены», — услышал я однажды, как мать жаловалась соседке.
С отцом я почти не виделся, только иногда, приезжая к бабушке, случайно сталкивался с ним то в дверях, то на улице. Он здоровался со мной за руку, по-мужски и почему-то всегда отводил глаза. А мне так хотелось рассказать ему сначала о школе, потом о том, что влюбился…
Я женился весной, а зимой моя красавица жена уже родила мне первенца. Как я радовался! Я нежно сжимал маленький родной комочек, боясь отпустить его. Стирал и гладил пеленки, бегал в магазин, а по ночам затаив дыхание наблюдал, как мой сын, причмокивая, сосет молоко. Я просто шалел от этого простого счастья и не представлял, как можно бросить своего сына.
«Отец умирает. Срочно нужна кровь»… Я понимаю, что я поеду и отдам ему свою кровь, потому что он мой отец, потому что я могу спасти ему жизнь, потому что я люблю его, черт возьми!
— Кровь уже не нужна, — говорит врач и обреченно разводит руками.
Мне приносят его вещи. Вещи бомжа.
— Я хочу на него посмотреть.
— Он в коме.
— Я не видел его двадцать лет.
— Проходите.
Передо мной лежит старик жуткого вида. Запущенный, жалкий, убогий. И этот человек — мой отец. Я не знаю, как он жил и о чем мечтал. Но доживал он свой век на улице и сейчас умирает в казенном доме. Подхожу ближе. Он еще дышит, но уже не жилец. Мне жаль и его, потерявшего человеческий облик, и мать, которая так больше и не вышла замуж, и себя, всю жизнь прождавшего отца.
— Он умирает. Жена отказалась его хоронить. Берете ли вы на себя…
— Да. — Я не даю врачу закончить фразу.
Спустя два часа я уже звонил на работу.
— Серега, у меня отец умер, — сообщаю напарнику.
— Какой отец? У тебя ж не было отца.
— Дурак ты…
Следующий звонок матери.
— Мам, купи всего самого лучшего. Сегодня отца хоронить будем. — И, не давая ей возможности возразить, вешаю трубку.
Когда равнодушный могильщик забил последний гвоздь в гроб отца, я понял, что молодость закончилась. Глотнув наспех на кладбище водки за упокой души, я поехал домой. Внутри ничего не было, только гулкая пустота.