А достанется мне! В этом я уверен. И я хочу этого. Хочу сделать так, чтобы она возненавидела мужчин. Чтобы после того, как я выставлю ее, она ещё долго не давала никому прикоснуться к себе.
Эти мысли не покидают меня всю дорогу до дома Костровых.
Дверь мне открывает сам Костров. Небритый, небрежно одетый, со стаканом в руках он молча распахивает передо мной дверь и уходит в глубину комнат.
Захожу и прислушиваюсь. Эта дикая кошка здесь или мы одни? Не слышу ни звука. Только шаги Кострова.
Иду за ним. По всей видимости, в его кабинет. Он закрывает за мной дверь.
— Что тебе ещё надо? Зачем ты пришел? Насладиться зрелищем слабого, сломленного старика? — усталым голосом спрашивает Костров.
— Нет. Этим меня не удивишь. Я слишком много видел страданий и отчаяния, чтобы придавать этому значение. Я пришел за долгом. Пришел, чтобы получить то, что задолжала мне твоя семья.
Костров смотрит на меня помутневшим взглядом.
— О чем ты? Какой долг?
Кидаю ему на стол копии его же векселей.
Он судорожно перебирает их дрожащими руками.
— Как? Откуда они у тебя? — спрашивает еле слышно.
— Они теперь мои. И я хочу оплату по ним. Сейчас, — говорю твердо.
— Но ты прекрасно знаешь, что мне нечем заплатить тебе! — восклицает Костров.
— Тогда ты сядешь в тюрьму, — спокойно сообщаю ему.
— Нет. Я не могу. Не сейчас.
— А я не могу ждать.
— Ты забрал у меня бизнес! Ты оставил меня ни с чем! Что ты ещё хочешь? — он срывается на крик и я вижу отчаяние в его глазах.
— Этого мало, — усмехаюсь я, наслаждаясь его страхом и болью.
— Но у меня ничего больше нет.
— Милана, — спокойно говорю я, глядя прямо ему в глаза.
— Что? — едва слышно произносит он осипшим голосом. Откашливается и говорит уже громче. — Что ты имеешь в виду?
— У тебя ещё есть Милана. И ее я тоже заберу.
— В смысле? Ты хочешь жениться на ней?
Его наивность настолько поражает меня, что я не сдерживаюсь и смеюсь так громко, что кажется, сотрясаются стены.
— В мои планы не входит женитьба. Тем более на девушке не моей национальности. Я просто заберу ее в счёт долга.
— Ни за что! — взрывается он. — Этого не будет никогда!
— Будет, — усмехаюсь я. — Ты сам приведешь ее мне. Или мы увидимся с тобой лет через десять. Если ты выживешь. Знаешь, каково это — спать и ждать, что тебя пырнут заточкой? Или скрутят и оттрахают всей камерой? Каково знать, что где-то лежит при смерти твоя мать, а ты, сука, ничего не можешь с этим поделать? Но самое обидное — это знать, что ты не виновен! Хотя тебе это не грозит.
Смотрю на Кострова. Он хватается за сердце и падает на кресло.
— Я хочу, чтобы ты знал, почему я так поступил, — произношу твердо, чеканя каждое слово.
— Это уже не имеет значения, — равнодушно произносит Костров и другой рукой подливает себе виски в стакан.
Решил утопить горе в бутылке. Слабак!
— Для меня имеет, — жёстко говорю я. — Где твоя старшая дочь?
Вижу, что мой вопрос сразу же отрезвляет его. Он поднимает на меня испуганный взгляд.
— Лейла, — уточняю. — Где она?
— Откуда ты знаешь? Про Лейлу?
— Десять лет назад твоя старшая дочь оговорила меня, обвинив в изнасиловании. Она хотела денег. Много денег. Чтобы отказаться от показаний. У меня таких денег не было. И я стал тем, кто сейчас стоит перед тобой.
— Нет. Не может быть, — он машет рукой, как будто пытается прогнать морок. Туман из прошлого.
Но я — не привидение. Я — реален и я пришел к нему за долгом.
— У тебя два дня, — говорю я. — Через два дня ты либо выплачиваешь мне все суммы, причитающиеся по векселям, либо приводишь Милану. Если этого не произойдет, на третий день за тобой придут.
Бросаю на него последний взгляд. Как же он жалок.
Внутри я ликую. Месть почти удалась. Осталась ее самая приятная часть. Еще два дня. И я получу полную сатисфакцию.
Костров так и сидит в кресле, опустив голову. В его руке стакан, но он так и не отпил из него.
Выхожу из квартиры, оставляя его наедине со своими мыслями.
25. Милана
Когда я слышу уже знакомый ненавистный тембр, ноги сами ведут меня к двери отцовского кабинета.
Крадусь на цыпочках, потому что, только оставаясь незаметной, я смогу узнать все. Уверена, отец не расскажет мне. А я должна знать. Это касается мамы. Всей моей семьи. И меня. Теперь отчётливо понимаю, что это касается, прежде всего, меня.