ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ветер гудел над меловыми утесами. Мировой Свет мерцал, будто ночное освещение в общежитии ДСИ. Косматые тучи плыли в сторону Столицы, суля горожанам бессонную ночь в бомбоубежищах под стенания сирен радиационной тревоги.
Васку Саад, он же Диего Эспада, прохаживался по краю просторной поляны, на которую должен был приземлиться массаракш-корабль грязевиков. Господин «старший агент» садил сигарету за сигаретой, да время от времени отвечал что-то на своем языке Малве-Марте, которая, судя по интонациям, бранила его за пристрастие к местному табаку. Таан-Раулингсон лежал на земле, в одной руке он держал кусок известняка, в другой — странную лупу без стекла. Бывший штаб-врач изучал окаменелости, покусывая от усердия губы. Хотя что там можно разглядеть, если в лупе нет линзы?.. Комов сидел, прислонившись спиной к скальному останцу, — и всем казалось, будто он дремлет. Молодой стажер пристроился рядом с ним и пытался читать вслух колонку новостей из старого выпуска «Гвардейца», но ветер трепал страницы и мешал Леве сосредоточиться на пока что незнакомых канцеляризмах.
Грязевики отдыхали. Они ждали появления с небес фантастического транспорта, как ждет трамвая иной горожанин. Рабочий день закончился, премия — в одном кармане, в другом — бутылка краснухи, ай да я, в общем… только устал сильно. Где же этот трамвай? Чего так долго?..
Птицелов тоже спрятался от ветра за останцем. Уселся на свернутый спальник, вытянул ноги. Ему так хотелось курить, но… не просить же сигарету у грязевика!
То, что осталось от Темного Лесоруба, грязевики разложили на двух плащах и на пожелтевшей газете «Слово Отцов». Птицелов старался не глядеть на останки человекоподобной машины иномирян, однако помимо воли его взгляд то и дело останавливался на оплавленных обломках. Спинной кожух, похожий на жесткие крыльца жука, местами отошел, под ним поблескивали стеклянистые трубки да пузырьки. Грязевики очистят гарь, разложат пузырьки по пробиркам, а через год-другой научатся выращивать таких же страшилищ. И разбредутся они по Миру, словно тараканы по кухне, — не переловить, не вывести. Но это будет, как говорится, уже другая история.
Птицелов прощался с Миром.
Прощался с меловыми утесами, окруженными пылевой взвесью. С ветром пустошей Приграничья и небесным светом. С сухим ковылем и даже с камнями, покрытыми разноцветными лишайниками.
Молча прощался, без лишних эмоций. Улыбаясь и посасывая травинку.
…Потом грязевики посмотрели вверх, и Птицелов посмотрел вверх. Вроде все было как прежде — тучи неслись с юга на север, сверкал в прорехах Мировой Свет. Но грязевики что-то учуяли, и Птицелов, как ни странно, тоже что-то учуял. Васку перестал вышагивать, сорвал с головы кепи, и ветер тут же взлохматил его волосы.
— Ребята, кажется, за нами опять самосвал прислали, — сказал он, углядев что-то в небе. — Ну что тут поделаешь!..
Птицелов встал. Ноги сейчас же заныли, требуя, чтоб отдых продолжился. Но он не мог усидеть на месте. Ему стало страшно и одновременно — жутко любопытно. Доставшиеся от предков инстинкты требовали, чтобы он бежал отсюда как можно скорее и по возможности подальше — за Голубую Змею, в южные джунгли или тундру чучуни. Но он оставался агентом Отдела «М», а любой агент — исключая разве что Васку Саада — голову бы положил, лишь бы увидеть корабль иномирян вблизи.
Лишь бы пощупать «железной птице» перышки…
Малва-Марта выудила из кармана плаща косметичку. Открыла плоскую крышку, деликатно подцепив ее ноготками, и принялась прихорашиваться. Комов вышел из сонного оцепенения. Кряхтя, поднялся, поглядел на фрагменты Лесоруба так, словно в первый раз увидел. А Раулингсон подошел к Птицелову и положил руку ему на плечо.
— Не горюй, друг мой, — сказал бывший штаб-врач. — Придет время, и ты обязательно вернешься… Сюда…
Птицелов поглядел Таану в глаза. Чутье на ложь не всегда срабатывало, когда дело касалось грязевиков. Но если срабатывало, то уж срабатывало…
Тень пала с небес, подобно атакующему мезокрылу. Тень двигалась столь стремительно, что Птицелов почти сразу же потерял ее из виду.
Ни надсадного рева двигателей, ни шума винтов, а тень — все ниже и ниже. Только тонко свистит ветер, рассекаемый короткими крыльями.