— Застава там! — Упырь приподнял могучую лапу и показал направление. — Ступай.
— Как тебя зовут? — спросил Птицелов. — У тебя есть имя?
— У последнего щенка есть имя, — отозвался упырь. — Назови сначала себя.
— Меня зовут Птицеловом.
Упырь фыркнул, помотал лобастой башкой, как будто его опять разбирал смех.
— Зови меня Псоем из клана Итрчей, — сдавленным голосом произнес он. — Это мое почти настоящее имя.
— Хорошо, Псой, — сказал Птицелов. — Я запомню.
— Запомни, — буркнул упырь и добавил: — Мы еще встретимся, Ловец Птиц!
И канул. Только когти шарахнули по бетону. Птицелов проводил его взглядом. Вздохнул, поддернул ремень карабина и зашагал на север.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Заставу Птицелов увидел, как только вышел из-за поворота, оставив за спиной заросли лещины и пахнущий грибами валежник.
По обе стороны от старого шоссе возвышались два неказистых здания из серого бетона: в один и в два этажа. Над двухэтажным развевался черно-желтый флаг и торчала мачта радиоантенны, а в окнах одноэтажного не хватало стекол. Чуть в отдалении трепетало на ветру полотно армейских палаток. Возле них стояла какая-то машина, скрытая под камуфляжной сеткой.
Двое часовых неторопливо выдвинулись навстречу Птицелову.
— Ружбайку давай сюда, — сказал один из них. — И торбу тоже.
Птицелов сделал так, как ему приказали.
— Сам кто будешь? — спросил второй. — Из фермеров?
…Вся прежняя жизнь Птицелова проходила среди мутантов. С рождения он привык видеть рядом с собой изуродованных созданий. Мать с неестественно длинными руками. Отец, который умел дышать под водой. Кузнец Скибу — из его левой лопатки росла недоразвитая ручка Дурачок Пишту с четырьмя глазами, одни из которых — на затылке. Пакуша со свиным рылом вместо носа. Добрый, но страшный, как божий гнев, друган Бошку. Лия — очень тонкая и очень красивая в нечеловеческой своей красоте.
Раньше северян Птицелову доводилось видеть все больше издалека и то — сквозь прицел. Пошли как-то с Бошку и Хлебопеком на оленя и едва не наскочили на каких-то очень важных дядек в сопровождении взвода черноберетников. «Дядьки» установили в лесу железные ящики со стеклышками, а потом удалились, оглядываясь украдкой, как недоросли, что затеяли шкоду. Явно замышляли недоброе. И против кого? Против мутантов ведь… Других на той стороне Голубой Змеи — раз-два и обчелся. Птицелов, Бошку и Хлебопек тогда вдребезги разломали эти ящики да помочились на них. В поселок вернулись очень довольные собою. Хотя и без добычи.
Похожий на грязного борова дезертир — не в счет. Он был уродливее и грязнее самого чудовищного мутанта: гнилая изнутри коряга, не человек.
А здесь — двое парней. Рослые, с правильными чертами лица и пропорциональным телосложением. Внезапно Птицелову показалось, что он видит перед собой живые статуи титанов из Публичной библиотеки.
Неужели эти красивые люди расстреливали безоружных мутантов? Из огнеметов — по хижинам, из автоматов — по мутантам, что ополоумели от ужаса! А потом — контрольные для тех, кто еще дышал…
Внезапно Птицелов почувствовал к ним — краснощеким и упитанным — жгучую ненависть. Он прищурил левый глаз, поглядел на одного солдата, прищурил правый — зыркнул на другого. Сзади за поясом у него оставался верный тесак. Лезвие как будто ожило, налилось нестерпимым жаром — так просилось оно наружу.
— Язык проглотил?
Что ж, теперь придется обвыкаться. Выбирать нужно, брат-мутант. Что важнее — отыскать и попытаться вывести на чистую воду пришельцев или мстить каждому встречному солдату?
Когда-то он помогал матери ухаживать за свиньями. И огородничал по мере сил — вплоть до дня похищения Лии. Поэтому с какой-то стороны он был фермером. Пожалуй, тут никому врать не нужно.
— Фермер… — выдохнул он.
— Имя?
— Птицелов, сын Сома, — проговорил с вызовом.
Солдаты заулыбались так, словно услышали скабрезную шуточку.
— Чего-чего?
Птицелов повторил.
— А человеческое имя у тебя есть?
Помотал головой. Поглядел вопросительно: мол, долго ли соображать будете?
Солдаты сразу поскучнели.
— Как это нет нормального имени? Не положено так! Это только у мутантов, массаракш, нет имен. Давай, парень, не мели чушь. На границе шутки шутить себе во вред только.