Узрев едва ли не перед самым носом ствол карабина, Затворник воздел руки и застыл с открытым ртом.
Ты чего, паря? — пробормотал Бельмастый, пряча нож за голенище. — Приснилось что?
Я все слышал, упыри вонючие, — сказал Птицелов. — Совсем озверели в лесах, своего брата-мутанта нe жалеете.
Если ты нам друг и брат, — заметил Шестипалый, — возвращай ружье в обрат.
Заткнись, рифмоплет, — откликнулся Птицелов. — Из-за моей обувки да ружьишка старого жизни меня решить хотите… Думаете, я тупой?.. Вояки сраные…
Мужики, вы чего?! — спросил Затворник, который так ничего и не понял в этой мизансцене. — Какое ружьишко? Птицелова ружьишко? Дык из него только мелких птах стрелять…
Ты вот что, Птицелов, — сказал Бельмастый. — Остынь. Не тронем мы тебя, пошутили…
Врешь, Бельмастый, — сказал Птицелов. — Меня не проведешь, я вранье чую. А ну, пропустите!
Он перешагнул через Затворника, все еще не могущего взять в толк, что происходит, и крадучись вдоль стен, не спуская глаз с разведчиков, пробрался к выходу. Толкнул задом дверь, вывалился наружу.
Ты, Затворник, глупый гусь, — услышал Птицелов напоследок, — за тебя еще возьмусь…
Дверь захлопнулась. Не разбирая дороги, Птицелов кинулся в лес. Он понимал, что так просто ему уйти не дадут. Оставалась одна надежда, что до утра разведчики из своей хижины носу не высунут, упырей побоятся. Птицелов, конечно, тоже боялся упырей, но выбора у него не было. И на засеке упыри, и в лесу. Только те, которые на засеке, похуже лесных будут.
Никогда не слышал, чтобы четвероногие упыри своих жрали. А вот двуногие…
Перемахивая через трухлявые стволы, ныряя под толстые сучья, нависающие над узкой звериной тропой, что вела от хижины в чащу, Птицелов жаждал лишь одного — уйти от засеки как можно дальше. Едва рассветет, разведчики кинутся в погоню. Из-за карабина и добротных ботинок. А пуще всего — из-за боязни, что беглец наведет на них солдатский патруль.
Не такая уж и плохая мысль, подумал Птицелов ожесточенно. Они мне никто. Они уже не мутанты даже, а звери лесные. Из-за таких, как они, солдаты лютуют. И байки про кровожадных южных упырей среди северян из-за таких вот разведчиков…
Он едва успел затормозить. Взбил тучу палой листвы, шлепнулся на задницу, выронил карабин.
Ну вот, успел подумать Птицелов, прямо как в маминой сказке: от Лесоруба ушел, от разведчиков ушел, а от тебя, упырь лесной…
Матерый упырь, преградивший ему путь, сел на задние лапы, вздел пушистую морду к мутному фосфоресцирующему небу и захохотал.
Люди, — проворчал упырь, обнюхав карабин. — Много железа, мало мозгов. Птицелов все еще сидел на заднице — ни жив ни мертв. И все-таки скорее жив, чем мертв. Огромный упырь, самый крупный из всех, что Птицелову доводилось встречать, судя по всему, настроен был дружелюбно.
Когда упырь отсмеялся — хотя смех этот мало напоминал человеческий — он принялся разглядывать Птицелова, свесив лобастую голову набок, вывалив длинный черный язык. И не было в его облике ничего, внушающего ужас. Правда, большой. Громадный просто.
Выродок? — спросил он. — Охотник?
Да, — признался Птицелов.
А чего врать?
Упырь широко раззявил черную пасть, блеснув редкими зубами. Не поймешь, то ли зевнул, то ли припугнул. Захлопнул пасть, клацнув клыками. Спросил:
Охотников моего народа убивал?
Птицелов понурил голову. Вот так вопрос.
Жизни и смерти вопрос.
Случалось, — ответил он.
Круглые глаза-плошки упыря озарились внутренним огнем. Сердце Птицелова пропустило пару ударов, тело стало ватным. Безразличие охватило мутанта, но вдруг все прошло. Упырь погасил взор, отвернул морду.
Правильно, — пробурчал он. — Колдун так и сказал: мутант, который не врет. Встретишь, испытай его, сказал Колдун. Если соврет… не тот.
Птицелов промолчал. Звери лесные, ящеры болотные, птахи небесные, мыши летучие — все прислуживали Колдуну. Этим никого не удивишь за Голубой Змеей. Но никто никогда не сказывал, что Колдуну прислуживают упыри.
Мне идти надо, — сказал Птицелов. — Если позволишь…
Погоня за тобой, — отозвался упырь. — Трое. Очень злые. Выродки.
Догадываюсь, — вздохнул Птицелов. — Убить меня хотят.
Голодны? — поинтересовался упырь.
Птицелов хмыкнул.
Сыты, — сказал он. — Опасаются они меня. И ботинки им мои глянулись.
Упырь, яростно почесав за ухом, обронил:
Люди никогда не сыты.