Неспроста именно на это лето Милли приглашают в Россию без родителей. Мать ищет способ избавиться от девочки, и ей подворачивается удобный случай — молоденькая женушка Бессмертного, жаждущая крови. Или сначала подворачивается случай, и мать срочно вызывает дочь к себе. Не удивлюсь, если колдунья раскрыла лангсуяр секреты рецептов вечной жизни и указала ей на жертву. Да, женщина, которая видит, что может потерять все, и не на такое способна.
Что касается нас с Иваном, мы лишние свидетели. Вот и весь план расчетливой заместительницы начальника ОСЯ.
— Складно, — заметил Дураков. — Но не пойму, она ж вроде бы так радела, чтобы устроить меня, тебя, Иру в отдел… мы нашли ответы далеко не на все вопросы.
Итак, Милли — нежеланная дочь Марго, от которой колдунья стремится избавиться любым способом до того, как девочка созреет. Мы — ненужные свидетели, на которых заместительница начальника (можно считать, являющаяся на поверку главой отдела) травит чудище в надежде нас сжечь, дабы: первое — никто не узнал ее тайны о дочери, второе — не дать Шаулину разобраться в исчезновении Юли. Марго настолько рискованна, что не берет в расчет богов, которые, кстати говоря, раньше были на нашей стороне. Зачем спасали нас, наконец? Чтобы через месяц уничтожить? Нет! Значит, есть еще какое-то обстоятельство, связанное с текущим положением Маргариты Ивановой.
Горыныч соглашался со всеми нашими доводами, не добавляя ничего своего. Добавил он одно — Шаулин ни о чем не догадывается и по планам Марго не должен. Вывод из этого следует один — у ведьмы есть некий шкурный интерес.
Однако вскоре я заметил, что сивка-бурка держит путь совсем не к Кощееву дворцу, а направляется прямиком к вершине высоченного дуба. Такого гигантского дерева, высотой, пожалуй, немногим ниже московской многоэтажки, я никогда не встречал. Судя по вытянутому лицу Ивана, он тоже.
Опустился змей на ровно подстриженную поляну напротив красного металлического забора с колючей проволокой наверху. Изгородь отделяла вековой дуб от обступившего его вокруг соснового леса. Будто огнепоклонник выжег небольшой пятачок, чтобы посадить на нем волшебное дерево.
— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем, и ночью кот учёный все ходит по цепи кругом, — глядя на макушку дерева, уходящую под облака, чуть ли не пропел Иван Дураков. — Нет, иначе… У Лукоморья дуб срубили, кота на мясо зарубили, там сивка-бурка с лангсуяр забрать решили Милли дар…
Мы медленно шли вокруг дерева, рассуждая, как бы подняться к верхушке, куда и доставил летающий конь вампиршу и ее жертву. Медлить было нельзя. Ствол дерева обвивала увесистая, сверкающая на солнце, золотая цепь. Она уходила высоко вверх, и по ней важно шествовал большой черный кот в белом костюме.
— Если Лесоморье — воплощение фантазий русского народа, — рассуждал Иван вслух, — то дуб этот позаимствован у поэта Пушкина, а разодетый кот размерами с бегемота…
— Кот-бегемот, — бубнил между тем под нос программист, — бегемот, а не кот… Где-то я такое уже видел!
Я бы его к богам отнес. Но у Дуракова было иное мнение на сей счет. Он ссылался на миф, придуманный неким Булгаковым.
Довольно мурлыкая, кот ходил по цепям, махая хвостом то в одну сторону, то в другую, и бухтел под нос что-то мудреное о солдатах и мертвецах, ведьмах, отрубленных головах, старухах и проклятьях: то ли песни, то ли сказки. От одного вида животного становилось жутко. Такая тушка затопчет и не заметит. И если нам предстояло карабкаться вверх по цепи, то вовсе не хотелось у себя на пути встречать толстого кота в модном костюме, пусть даже и увлеченного чтением жутких сказок. Кот настолько погрузился в байки, что не заметил ни прибытия вампирши с девочкой, ни нашего появления на поляне. Да-да, огромный змей, что сразу улетел за лес тоже остался незамеченным.
— Лангсуяр решила не просто покончить с Милли, но и расквитаться с Кощеем, — шептал тем временем Иван, а мохнатый сказитель, сунув в уши затычки на проводках, продолжал наслаждаться россказнями, — она думает достать Смерть. Насколько мне известно по архивным записям ОСЯ, на вершине дуба находится сундук, где сидит… не помню… то ли утка, то ли заяц на курином яйце. В яйце — игла, на ее кончике — Смерть Кощея.
Сложно и запутанно как древний миф, позаимствованный Лесоморским народом в кого-то из соседей. Но миф этот настолько укоренился на территории сказочного царства, что произвел на свет неимоверное дерево и сопутствующие артефакты.
— Интересно, — почесал затылок я, ходя в раздумьях вокруг дуба, — сколько народу пыталось до нас выкрасть таинственный артефакт, и что с ними стало?
— Если верить сказкам, достаточно много, — отозвался Иван, — кто-то на сивке-бурке туда прыгал, кто-то по цепи взбирался, кто-то на птице прилетал. Ну, не важно. Суть в том, что Кощей после этого успешно умирал, а герои женились на царевнах. Потом Бессмертный оживал, прятал на вершине дуба новую иглу и…
— …Устраивал запись добрых молодцев на очередной подвиг, — завершил я мысль программиста, припоминая традиции Лесоморья в этом плане.
Мы явились без записи, не в положенное время, да и еще по своим делам, а не подвиг совершать. Ничего не оставалось, пришлось взбираться на цепь и медленно ползти вокруг ствола по направлению к жуткому коту с его ужасающими сказками, что впору не днем рассказывать, а поближе к ночи. Детишки из лагеря 'Березка' были в восторге от байки о ведьме, снявшей с плеч собственную голову и вымывшую ее в кадушке. А рассказчик, точно, был бы попрошен воспроизвести репертуар на бис.
— Мяу-муррр? — отозвался кот, когда мы практически подобрались к нему. — Кто тут явился за Смертью Кощеевой в сто тридцать восьмой раз да без приглашения?
— Иван-дурак! — представился товарищ, протянув руку зевающему животному.
— Скучно, — устало ныл ученый кот, проползая дальше по цепи. — Я уже сто тридцать семь таких Иванов в клочки разорвал. А чтобы в народе не говорили, мол, подвиг 'Достать Сметь Кощея' — последний в жизни бравых ребят, я пускаю слух, будто Бессмертный преставился, а потом воскрес, а дурак, ясное дело, женился на своей зазнобе. Мы тут с сивкой-буркой на пару работаем. Он мне дураков из тридесятого царства привозит, а я их в последний путь отправляю. Только сегодня коняшка баб доставил. Не к добру, однако-сь.
У меня мурашки пробежали по спине. Кот тем временем извлек затычки из ушей, разглядывая то ли программиста, то ли меня. Скрывать от чудовища наши намерения — себе дороже, поэтому, взяв Дуракова за предплечье, я тихо попросил его посторониться, а сам рассказал коту, вечно жалующемуся, будто мы ему аудиокниги в исполнении 'Короля и шута'[13] слушать мешаем, о вампирше, задумавшей на полном серьезе лишить Кощея жизни ради своих эгоистичных амбиций.
— Так то Любава! — открыл было пасть кот-бегемот. — Ничего у нее не получится. Игла — это только антураж, честное кошачье. Пусть потешится, а я пока с вами разберусь!
Желтые с вертикальными черными зрачками глаза, словно блюдца застыли, разглядывая нас с Иваном. Значит, все-таки, ловушка, наличие которой мы пытались исключить всеми силами. Милли — это приманка, дуб — тоже. Расчет тонок, мы кинемся спасать девочку, защищать Кощея во что бы то ни стало и окажемся на месте совершающего подвиги по записи дурачка.
Против кота ни с дубиной, ни с кинжалом не попрешь. Такая махина скинет тебя с дуба, и разобьешься ты насмерть. Тут должно быть куда более простое решение, которое Иван Дураков и отыскал.
— Идет направо, песнь заводит, — указал он в нашу сторону, — налево — сказку говорит, — ткнул он вперед, где и сидел кот.
Парень робко шагнул навстречу животному, заставив кота попятиться, и предложил:
— Разучим новые мотивы, мрр-мяу?
Коту самое время бы напасть, но тут Дураков запел, и мохнатого оппонента словно подменили.
— Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду, нагонял беду…