Берт Сильвер берет подозреваемого в оборот, как только он им открывает: обращается к нему по имени и одним ясным предложением дает понять, что о его присутствии в штабе приехало вежливо попросить полдепартамента. Другие детективы проскальзывают мимо них и медленно обходят зловонную трехкомнатную квартиру.
Старик ноет и мотает головой, потом пытается собрать возражение из бессвязных слогов. Берт Сильвер расшифровывает это только через пару минут.
– Нмоху сеня.
– Можете-можете. Нам надо с вами поговорить. Где ваши штаны? Это ваши штаны?
– Не хочу.
– Ну, а нам надо поговорить.
– Не-е… не хочу.
– Ну, хотите не хотите, а надо. Вы же не хотите, чтобы вас арестовали? Это ваши штаны?
– Щерны.
– Хотите черные?
Пока Бертина Сильвер готовит подозреваемого, остальные детективы внимательно оглядывают комнаты – ищут капли крови, ножи с серрейтором, маленькую золотую сережку в форме звездочки. Гарри Эджертон проверяет кухню на хот-доги или квашеную капусту, потом возвращается в спальню, где находит на кровати старика темно-красное пятно.
– Ого. А это что за нахрен?
Эджертон и Эдди Браун наклоняются. Цвет – лилово-красный, но с отливом. Эджертон касается края пальцем.
– Липкое, – говорит он.
– Да вино, поди, – говорит Браун и оборачивается к старику. – Слышь, ты тут бутылку разлил?
Старик бурчит и кивает.
– Это не кровь, – посмеивается Браун. – Это «Тандерберд»[21].
Эджертон соглашается, но все равно достает карманный ножик и соскребывает крошку, чтобы опустить в целлофановый пакетик. В прихожей он точно так же поступает с красно-бурым пятном, тянущимся на метр по штукатурке. Если в том или ином образце найдут кровь, они вернутся с ордером и возьмут на анализ свежие образцы, но Эджертон сомневается, что до этого дойдет. Лучше передать образцы в лабораторию и поставить на этом точку.
Старик озирается, вдруг осознав, кто его окружает.
– Че они делают?
– Вас ждут. Куртка нужна? Где ваша куртка?
Он указывает на черную лыжную куртку в углу чулана. Сильвер ее достает, поднимает перед стариком, который с трудом попадает руками в рукава.
Браун качает головой.
– Это не он, – тихо говорит детектив. – Мимо.
Через пятнадцать минут, стоя перед допросной на шестом этаже, к тому же выводу приходит и Джей Лэндсман. Он смотрит через маленькое оконце двери в большую комнату. Окно из проволочного стекла – одностороннее: лица Лэндсмана изнутри кабинки два на три метра не видно; и само окно кажется почти металлическим – нечто среднее между сталью и непрозрачным стеклом.
В его обрамлении сидит старик с южной стороны Ньюингтон – предположительно, узнавший об убийстве раньше всех в квартале. Вот он, их новый подозреваемый, во всей красе – прожженный алкоголик, застигнутый где-то на протоптанной дорожке между «Тандербердом» и «Кольтом 45», ширинка расстегнута, пуговицы замызганной рабочей рубашки продеты не в те петли. Берт Сильвер не тратила время на презентабельный вид.
Сержант смотрит, как старикан потирает глаза и разваливается на металлическом стуле, потом наклоняется вперед, чтобы почесаться в тайных запретных местах, о которых даже Лэндсману думать не хочется. Хоть его выдернули из ступора и бардака меньше часа назад, он уже проснулся, терпеливо ждет в пустой кабинке, размеренно и хрипло дышит.
А это само по себе плохой знак, явно противоречащий Четвертому правилу в руководстве убойного, которое гласит: невинный человек, оставшись один в допросной комнате, будет бодрствовать, потирать глаза, таращиться в тонкие стены и чесаться в темных запретных местах. Виновный, оставшись один в допросной, засыпает.
Как и большинство теорий о допросной, правило о спящем подозреваемом не универсальное. Некоторые новички, еще не привычные к неизбежному стрессу преступления и наказания, склонны болтать без умолку, потеть и вообще доводить себя до тошноты до и во время допроса. Но Лэндсман точно не видит поводов радоваться тому, что старик с Ньюингтон-авеню, пьяный, растрепанный и выдернутый посреди ночи из постели, все равно не желает считать свое нынешнее состояние анестетиком. Сержант качает головой и возвращается в офис.
– Блин, Том, он выглядел лучше, когда мы его еще не привезли, – говорит Лэндсман. – Мне сложно представить его кем-то страшнее обычного забулдыги.
Пеллегрини согласен. Появление старика в убойном и почти немедленный отказ Лэндсмана считать его за подозреваемого – это финальная стадия в превращении из стареющего алкоголика в подозреваемого по делу о детоубийстве и обратно в безобидного синяка. Это лихорадочная трехдневная метаморфоза, о которой сам старик остается в блаженном неведении.