«Объяснения объяснениями, а придется все же, видимо, возбуждать и допрашивать… Иду-иду!..»
«Что вы, Владимир Федорович?»
«Да тут дочь в постель гонит. Мне ведь постельный режим все еще предписан… Вот, говорю, придется, видимо, возбуждать. С Цветковым-то еще раз разговаривал?.. Иду-иду, я же тебе сказал!.. А, Сергей? С Цветковым, говорю, разговаривал еще раз?»
«Владимир Федорович, вы бы, действительно, шли ложились, а то мне перед Леной неудобно…»
«Что, пришел кто к тебе?»
«Да… свидетель тут один подошел…»
«Ладно, работай тогда, я тебе позже позвоню…»
«Хомяков».
«Сережа… папа все уже знает…»
«…»
«Ты почему молчишь?»
«Я… я давно предлагал тебе сказать и…»
«Ах, боже мой! Я взрослая женщина! При чем здесь это… Я говорю про Цветкова».
«Ну вот… час от часу не легче… Это уж совсем ни к чему… Я же тебя лично просил!..»
«Я в аптеку ходила, а тут в это время ворвался кто-то…»
«Кто?»
«Я не знаю».
«Они еще разговаривают… Я потому и звоню… Все, кладу трубку, кажется, выходит…»
«Прокуратура. Хомяков».
«Не удивляешься, что опять я?»
«Да, собственно…»
«Ты почему со мной в прятки играешь?»
«Я не играю, Владимир Федорович, я, чтоб вас не расстраивать…»
«Этот свидетель все еще у тебя?»
«Да он, собственно…»
«Ясно. Его и не было. Ладно, неохота сейчас с тобой ругаться».
«Кто вам сказал, Владимир Федорович?»
«Это потом. Ты мне сперва ответь: долго с ним разговаривал?»
«Нет. Нельзя с ним было долго разговаривать. Врач меня попросила из палаты».
«Так. Ну и хоть что-то он тебе сказал по существу?»
«Понимаете, Владимир Федорович, у нас там с ним такая сцена разыгралась…»
«Сцена? Что за сцена?»
«Понимаете, мы ведь с ним… ну не то что друзьями были, но вообще хорошо друг друга знали… Я у него на участке два дела вел, выезжал, несколько дней жил у него дома… А тут в больнице когда его увидел, не узнал: постарел он лет на десять. Я, конечно, виду старался не подавать, но, видимо, он заметил, что не очень я естественно себя веду. Как-то натянуто у нас разговор складывался. Стал он мне рассказывать, как они туда летели, долго поселок искали, голос дрожит… Ну, я в шутку, что ли, чтобы как-то взбодрить его, говорю: как же ты, мол, так, Валя, здесь родился, крестился, твой участок — и вдруг заблудился? Именно в шутку сказал… Так он как поднялся… Ты что, говорит, мне не веришь? Дай, говорит, прочесть, что ты там написал… А я так, объяснение составил на скорую руку, потому что врач меня предупредила, что разговаривать могу не больше десяти минут… Он прочел, говорит: то не указал, это не отметил… Разволновался очень… Короче говоря, взял я и порвал при нем это объяснение, чтоб он не расстраивался, сказал, что потом приду, запишу все подробно… Тут как раз врач и выпроводила меня».
«Все?»
«Да. Все».
«Так. Слушай меня внимательно. Открылись совершенно новые и неожиданные факты. Сейчас у меня был один мой старый знакомый, его в свое время сотрудники БХСС в хищении подозревали, потом мы все вместе разобрались — невиновен оказался, и дело прекратили. Вот он тут пришел ко мне и кое-что рассказал. Работает в порту экспедитором связи. Я его к тебе сейчас посылаю, зафиксируешь все обстоятельнейшим образом. Надо будет взяться за вертолетчиков».
«За вертолетчиков?»
«Да. Глянешь: нет ли там сто двадцать седьмой».
«Сто двадцать седьмой?»
«Небось, забыл, что и за статья-то такая?»
«Почему? Оставление в опасности».
«Да. Как раз наша подследственность. Проверь все тщательнейшим образом».
«Хорошо».
«Поработай, Сергей, как следует. Так оставлять нельзя».
«Понял, Владимир Федорович. Только… ведь свидетелей-то, собственно, не осталось».
«Не просто свидетелей — людей не осталось! Вот из чего единственно исходить следует…»
6
«Старшему следователю прокуратуры тов. Хомякову С. Д.
При этом направляю рапорт участкового инспектора ГРОВД лейтенанта Цветкова В. М. по поводу трагического случая, происшедшего 12 октября 197… года на обслуживаемой нами территории в районе деревни Ёган.
Прошу приобщить к материалам проверки.
Приложение: упомянутое на 8 листах.
Начальник ГРОВД майор милиции Пахоменко»
7
Они молча брели по мертвому поселку, как еще совсем недавно, всего двадцать минут назад, над ним, мертвым же, кружили, но тогда они еще не знали, что он мертвый. И тогда, в вертолете, они были всего лишь в двух с половиной часах (если отбросить время, потраченное на розыски) от людей, огней, магазинов, автобусов, своего жилья и отдела внутренних дел и еще многого другого, что составляло их жизнь. Теперь же от всего этого их отделяла не одна сотня километров непроходимых частин, рек, проток, озер и болот, и они ощутили это, когда в ушах еще не смолк шум уходящего вертолета, и оттого порой казалось, что он возвращается.
Младший лейтенант Валентин Цветков (в дальнейшем мы будем называть его «лейтенантом», так как фактически он лейтенантом уже и был: приказ о присвоении ему очередного звания пришел по телетайпу из УВД полтора часа назад, то есть в то время, когда они находились где-то между Ёганом и устьем реки Итья-Ах) чувствовал, что в случившемся есть какая-то ошибка, чей-то недогляд. В чем именно ошибка и с чьей стороны недогляд, он пока сказать не решался, да и не задумывался над этим. Сейчас важнее было другое: как выбраться из того плачевного положения, в котором они оказались.
Положение было именно плачевным — смертельным его назвать нельзя. Рано или поздно их хватятся — это лейтенант Цветков знал твердо. Но именно вопрос — когда: рано или поздно? — и наводил на неприятные размышления.
Следователю Ольге Ледзинской командировочное удостоверение было выписано на неделю. Практически это означало, что раньше, чем через полмесяца, в отделе ее никто не хватится: прикинут на удаленность, на нелетную погоду, на возможное отсутствие транспорта, на всякие непредвиденные случайности, которые далеко не случайны в неразведанных малонаселенных районах.
Участкового инспектора Валентина Цветкова в обозримый период времени не хватятся вообще. Он на своем участке и, как было условлено с заместителем начальника отдела капитаном Медведевым, после поездки на сплавучасток должен задержаться на обратном пути в Ёгане, где предполагалось организовать опорный пункт. В том случае, конечно, задержаться, если не придется никого конвоировать из Итья-Аха. Вообще же лейтенант Цветков постоянно проживал в Кышах, где жили его мать, дед и жена с двумя детьми, и, после организации опорного пункта, должен был возвратиться опять же не в отдел, как Ледзинская, а в свою деревню и оттуда уже доложить о проделанной работе. Таким образом, в городе Цветкова никто не ждал.
Что касается сплавной конторы, то на нее надежды было мало.
Уж если заместитель директора Береженцев не знал о том, что рабочих вывезли со сплавучастка, то о какой организации спасения брошенных в тайге людей могла идти речь?
Еще меньше было надежды на вертолетчиков. Командир доложит, что задание выполнено: сотрудники милиции на сплавучасток доставлены, а остальное аэропорт интересовать не будет.
В панику участковый инспектор не впадал. Единственное, что сильно озадачивало его, было присутствие Ледзинской, двадцатидвухлетней женщины, москвички, явно не приспособленной к таким условиям. Он вспомнил, что читал где-то, будто женщины выносливее мужчин, и с особой силой ощутил вдруг, что такое испытание для женщины — в сущности, позор для мужчины. Он особенно почувствовал свое бессилие отвести ее от этого испытания, и это угнетало его больше всего.
Впоследствии на долю лейтенанта Цветкова выпали еще большие трудности, но, пожалуй, именно с этой минуты как-то по-особому напряженно забилось его сердце, и, видимо, здесь следует искать причину того, что совершенно здоровый человек, выросший в закаленной таежной крестьянской семье, старший сержант воздушно-десантных войск, офицер милиции, — скончался потом от инфаркта миокарда.