Да, такого Чугунова, о котором рассказывал Зарубин, Кока не знал...
— Вот и порядочек! — кладя трубку, весело сказал Зарубин. — Только чтоб был толк, пускай Ефимыч сам подъедет завтра с утречка к Синюшину.
А через день Чугунов пропал.
Кока толкнулся к Головкину.
— Занимайтесь пока своими делами, Светаев, — поспешно предупреждая вопрос, сказал Головкин.
— Радикулит? — лаконично поинтересовался Кока, соблюдая приличествующее случаю выражение лица.
— Нет... — Головкину не хотелось говорить дальше; и когда он разжал губы, то произнес с преувеличенным равнодушием, будто самую обычную вещь: — Если быть точным, Сидор Ефимыч ведет личный сыск.
— По делу Ольшевского?!
— Да, — Головкин хмуро шевельнул бровями и уткнулся в бумаги.
«Запретите ему смотреть телевизор. Вчера показывали «Тайну старой крепости», — хотел было по привычке сострить Кока, но, вспомнив историю про Швейка, воздержался.
Итак, он освободился пока от чугуновского гнета. Можно было накинуться на свои нехитрые, но застоявшиеся дела. С невиданной энергией он перетряхивал папки в сейфе, писал разные реляции, звонил, таскал и машинисткам все, что полагалось перепечатать, рисовал карикатуры в стенгазету, ездил за разрешением на продление совсем застрявших дел, освежил знакомство с хорошенькой секретаршей в горпрокуратуре, составлял постановления, запросы и отношения, посвистывал, читал оперативные сводки за последнюю неделю и даже сочинял по просьбе замполита частушки для смотра самодеятельности. Но тут у него дальше сомнительного зачина не двинулось.
все повторял Кока и бродил от Стрепетова к Раисе, от Раисы к Нефедову: какую дальше заложить идею? Раиса отмахивалась, Стрепетов ехидно посоветовал:
— Да начни по-другому. Например: «Моя милка бригадмилка»...
Кока тешился два дня. На третий в комнату заглянул Вознесенский.
— Николай Николаевич, — позвал он, поглаживая подбородок и усмехаясь в ладонь, — к вам от Чугунова человек пришел.
За столом Чугунова сидел и курил трубку высокий сутулый старик в черном пальто и когда-то мохнатой кепке.
— Лейтенант Светаев, — представился Кока. — Слушаю вас, товарищ.
Старик вздернул голову, распрямился, под седыми усами расплылась улыбка, и он спросил чугуновским басом:
— Значит, брезгуешь, Светаев, не признаешь?
— Мамочки мои... — оторопело сказал Кока. — Где ж вы раздобыли такую кепку?..
Кепка его поразила особенно. Такую и в реквизите Художественного театра не всегда подберут.
Очень довольный, Чугунов стянул кепку и плюхнул на стол. Потом осторожно отлепил усы, снял пальто, размотал большой шарф и стал обычным Чугуновым, даже в форме. Он был весел и — что совсем невероятно! — разговорчив. Добродушно поругивая погоду и расспрашивая о новостях, Чугун отпер сейф, достал папку, в которую складывалось все, что имело отношение к делу компании Ольшевского, вывалил беспорядочную кучу справок, допросов и прочих бумажек на стол, уселся поудобнее и с удовлетворенным видом принялся подкладывать листок к листку, искусно распределяя их так, чтобы толщина будущего дела оказалась равномерной.
Кока молча наблюдал, как Чугунов предавался любимому занятию. Вот все подобрано и сложено уголок в уголок. Вот аккуратно, по металлической линейке отогнут край. Вот появилось на сцене здоровенное сапожное шило. Оно несколько раз пронзило бумажную стопу и сменилось внушительной иглою с двойной суровой ниткой. Вот выбрана новенькая, крепкая папка. Начался заключительный этап — собственно подшивание. Еще немного, и недавняя беспорядочная россыпь бумаг прекратится в тугое, мастерски сработанное «Дело №...».