Опершись на барьер, Стрепетов наблюдал. Начальственное выражение сошло с лица дежурного, и оно изображало теперь только открытое, несколько наивное любопытство ко всему случившемуся, которое разобьет обычное спокойствие ежеутренних донесений: «За время дежурства особых происшествий не было».
«А все-таки кончал бы он. Наизусть учит, что ли?»
Кончил. И вновь предался созерцанию Васятина. Разглядывал его с победным превосходством, любовался его разбитым лицом, его беспомощностью.
«Прямо гурманство какое-то...»
Стрепетов обернулся и тоже посмотрел. Васятин сидел в прежней позе, мрачно глядя вдаль. Нет, зрелище не доставило Стрепетову удовольствия. Он нетерпеливо кашлянул, и тогда лейтенант обратил к нему чуть извиняющийся взор, сияющий восхищением, почти преданностью.
— Я хочу оставить у вас задержанного до утра.
— Ну конечно, конечно... Под десять замков... Как зеницу ока...
— Давайте составлять протокол.
Согласно кивая, лейтенант положил перед собой бланк, отвинтил колпачок авторучки и впал в глубокую сосредоточенность. Буквы протокола, которые он тщательно выписывал, были радостные, круглые, торжественные. Он творил, он священнодействовал, он слагал поэму. Стрепетов мысленно расставлял недостающие запятые.
«Основание задержания: ст. 122 УПК РСФСР, а также отдельное требование угрозыска Магаданского краевого УООП, исходящий № 102/32 ур...»
Время от времени лейтенант приостанавливался, поднимал светлые глаза, и Стрепетов подсказывал следующую фразу.
— Одет в темно-синий однобортный костюм и штапельную рубашку серого цвета, ботинки черные, кожаные, с металлическими подковками...
Он опустил руку в карман и осторожно приложил пальцы к бедру, где начиналась горячая ноющая опухоль.
«Ботиночки — будь здоров!»
— Признаков опьянения не замечено... На правой руке выше кисти имеется огнестрельное ранение, полученное...
«Забыл. Как я мог забыть!»
— Скажите, врач в поселке есть?
— Врач? Нету.
— А вызвать откуда-нибудь можно?
— Неоткуда. В район надо ехать.
— Плохо...
Во взгляде лейтенанта отразилась озабоченность. Но озабоченность относилась к Стрепетову: что с ним? Не пострадал ли, сражаясь с бандитом?
— Задержанный... — сказал Стрепетов, — задержанный ранен.
«Ведь ты только что сам записал в протоколе».
Лейтенант понял, но выражение его лица побудило Стрепетова добавить:
— Знаете, мало ли что...
Последовала пауза, в течение которой лейтенант задумчиво чесал толстый нос концом авторучки.
— Вот если только Эдуард Иваныч. Он у нас врач. Панков, как считаешь, Эдуард Иванович врач?
— А как же, — радостно отозвался парень от двери, — конечно, врач! Доктор что надо!
Видно, с человеком, о котором говорили, было связано что-то смешное, но Стрепетову не хотелось вникать в тонкости. Какой-никакой врач, и то хорошо.
— Еще понятых надо, — напомнил он.
— Это я раздобуду. В момент!
Затарахтел, удаляясь, мотоцикл.
— Продолжим, — сказал Стрепетов, сгоняя с лица дежурного неопределенную ухмылку.
Стрепетов не мог бы сказать, быстро ли вернулся круглолицый Панков, потому что течение этой ночи уже давно измерялось для него не минутами, не часами, а напряжением, усталостью и растущим желанием поскорее привести дело к концу. По этой мерке обещанный «момент» тянулся долго, подбирая если не последние, то предпоследние уже силы.
Но вот снова затарахтел и, поперхнувшись раз-другой, смолк под окном мотоцикл, и Панков, пропуская вперед двух женщин, усмешливо отрапортовал:
— Эдуард Иваныч сейчас подойдет. Пузырьки собирает.
Стрепетов облегченно налег на барьер, предоставляя Панкову тылы, и, пока лейтенант разъяснял женщинам их функции, отодвинул чернильный прибор и выложил на стол то, что отобрал у Васятина в поле.
Он выкладывал вещи в ряд, машинально соблюдая равные промежутки, а когда места не хватило, под первым рядом стал класть второй. В окончательном виде все это смахивало на ребус в полторы строки, но составленный не из рисунков, а из реальных предметов. Недоставало только запятых, которыми сочинители подобных штук обозначают, что у соответствующего слова надо отбросить букву вначале или в конце.
Н-да... Поди-ка разгадай эти полторы строки. Не очень разлетишься.
Карандаш. Старенький огрызок-коротышка. Краска уже кое-где облезла, грифель стерт до упора. На днях Васятин писал огрызком и подтачивал наспех — на древесине видны короткие свежие срезы. Что писал? Кому?..