Но сейчас он мгновенно подавил в себе приступ раздражения, улыбнулся понимающе и обаятельно.
— Чуть-чуть позже я вернусь, и мы позвоним вместе.
Прохорчук. Последний из пятерки. Мрачный, тяжеловесный. Не человек — утюг.
Тимохин перед ним обиженный, скучающий. Тимохин любит беседовать, любит этак мыслью по древу...
Вознесенский только нацелился разрядить обстановку, да не тут-то было. «Утюг» двинулся в атаку:
— Не знаю, кто вы, наверно, начальник. Так вот, официально заявляю: мне о краже чемодана ничего не известно, никаких претензий ко мне нет, допрос этот незаконный, я буду жаловаться!
Выпалив свою тираду одним духом, он замолчал и уставился в окно, ворочая челюстью.
Разговаривать с ним сейчас было бесполезно. Вознесенский ушел, но унес с собой одно очень отчетливое ощущение — ощущение какого-то уголовного «тембра» в клокочущей злобе Прохорчука.
Итак, каковы были итоги? Брюнетка — дальняя родственница и попутчица Барабанова. Барабанов с ней не знаком. Он подошел поздороваться с Филимоновой, которая беседовала со снабженцем. Однако Филимонова снабженца не знает Она оказалась в компании потому, что ее подозвал Барабанов. Снабженец вообще просто стоял рядом в паре с «утюгом». Все они сошлись совершенно случайно и о чемодане пуговиц никогда ничего не слышали.
Итак, все пятеро врали. И то, что вранье не сходилось, было естественно — схвачены люди внезапно, только и успели перемолвиться: «От всего отказываемся». Тут не до подробностей.
Казалось бы, чего проще, взять и ткнуть каждого носом в показания другого. «Извольте объяснить противоречия!» Но стоит это сделать, и через пятнадцать минут противоречий не останется. Будет круглое, обтекаемое, не ущипнешь. У молодых следователей детская болезнь: чуть какая разноголосица — сразу давай очную ставку. А на их глазах жулики просто-напросто сговариваются врать одинаково. Нет, Вознесенский не то что свести между собой — даже и намекнуть не мог одному, о чем говорит другой! Но собрать из кусков лжи правду ему было необходимо.
Он знал, что абсолютной лжи почти не бывает. В любой враке есть частица истины. И если бы он собрал сейчас эти частицы, вкрапленные в ложь, в его руках оказался бы маленький хвостик, за который — уж будьте спокойны! — он вытянул бы все остальное.
Всегда ругавший крутую райотдельскую лестницу, а теперь как-то переставший ее замечать, Вознесенский появлялся то в одном кабинете, то в другом. Этап чистого наблюдения был закончен. Теперь он врезался в допросы, круто заворачивал их в нужную сторону, накапливая факты, фактики, догадки. В голове его уже составлялись и распадались версии. Как ребенок вертит кубики, так и эдак прикладывая их один к другому, чтобы получилась цельная картина, так Вознесенский непрерывно переставлял, перетасовывал известные ему сведения, но... то хвост приставлялся к морде, то не хватало лапы или головы. Мало, слишком мало еще кубиков!
— Значит, вы собирались к сестре на дачу? А почему в рабочее время? Ведь ваша палатка должна быть открыта до семи вечера.
— У меня отгул за переучет.
— Адрес, имя, отчество сестры?
— Володенька, золотце, тут у одной дамы есть сестра — я тебе записал данные, — узнай, пожалуйста, работает ли она и до какого часа. Только осторожненько, не спугни.
— Ну, Олег Константинович! — обижается расторопный оперативник.
— Если я правильно понял, вы приехали с Прохорчуком в город вчера. Где вы ночевали?
— У знакомых. В гостинице-то, сами понимаете... Москва, столица, мать городов...
— Фамилия, адрес?
— Ах, какая досада, выкинул я бумажку-то. Дал мне один приятель бумажку, люди, говорит, хорошие, пустят. Верно — пустили, такие душевные старички! А вот бумажку-то я выбросил. Переночевали мы, я ее и выбросил, зачем она мне? И не могу вам объяснить, где те старички живут. Москву я плохо знаю — провинциал, а ведь Москва, она...
— Не припомните ли все-таки, Барабанов, что вы ели в вокзальном ресторане? И сколько платили?
(Он позвонит в ресторан и узнает сегодняшнее меню и цены.)
— Я съел бутерброд с сыром и...
— Вы говорили, что обедали.
— М-м...
— Сидор Ефимович, запишите, что он скажет.
Ждать Вознесенскому некогда.
Звонок в совнархоз.
— Имеется ли какая-нибудь переписка о переводе загородного цеха шелкоткацкой фабрики в Москву?
— При старом директоре вопрос поднимался, а при новом это все заглохло.
— Сандалеты хотели купить? В каком магазине были?
— Н-на улице Горького. Добрые люди посоветовали: прямо, говорят, туда и иди...